Утопая в беспредельном депрессняке

– Ему, наверное, осточертело его кресло?

– Слишком мягко сказано, сэр.

– Возможно, я смогу несколько приободрить его.

– Или он вас, – отозвался Гудли и продолжил: – Сэр, если у вас нет возражений, не могли бы вы разрешить мне сопровождать вас к мистеру де Марко? Вы меня очень обяжете. Все мои дела на сегодняшний вечер закончены, и я просто не знаю, чем себя занять.

– Как поживаешь, Винни? – произнес Виски в приоткрытую дверь библиотеки.

– Ба! Сдается мне, что это старина Джонни. Джонни, это ведь ты, я не ошибся?

– Да, это я. И мистер Гудли со мной.

– Я как раз думал о том, что надо поговорить с тобой, Джон.

– Я чувствую себя как школьник, которому директор собирается намылить шею. С чего бы это?

– Ты прекрасно знаешь с чего.

– Я уже исправляюсь.

– Хочется верить.

– Мне тоже.

– Довольно печально это у тебя звучит. Какие-то сложности?

Виски и мистер Гудли уселись на стулья. Гудли, по своему обыкновению, пребывал в молчании. Если бы он не потирал то и дело свой нос, то растворился бы в полутьме, и вполне можно было бы забыть о его присутствии.

Виски с большим трудом подавил в себе желание рассказать наконец обо всем и от души поплакаться Винсенту в жилетку. Но вид Винсента, с книгой со шрифтом для слепых и глядевшего не на Виски, а куда-то в пространство рядом с ним, невольно навел его на эту тему. В одной руке Винсент держал раскрытую книгу, другая лежала на коленях.

– Что ты чувствуешь, Винсент, зная, что не сможешь больше видеть?

– Но я вижу. Просто по-другому. Это трудно объяснить. Мне кажется, что в некотором смысле я вижу все даже яснее, чем прежде. Я строю в воображении образ того или иного предмета, исходя не только из его внешнего вида, в этом задействованы все чувства. Я представляю себе, каковы предметы на ощупь, на вкус, как пахнут. И все это воспринимается на каком-то более высоком уровне. Мозг работает более продуктивно. И память включается, вспоминаешь больше, чем обычно. Ум не отвлекается на избыток визуальной информации, она становится несущественной. То, о чем ты вроде бы совсем забыл, обрушивается на тебя потоком воспоминаний.

– Значит, тебя не так уж сильно расстраивает, что ты ослеп?

– Не говори глупостей. Еще как расстраивает, – с горячностью возразил Винсент. – Теперь, когда я не вижу, мое восприятие окружающего поднялось на какую-то иную ступень, но ничто, каким бы оно ни было информативным, не сравнится с тем, когда видишь вещи собственными глазами. Господи, Джонни, уж ты-то должен бы понимать это.

– Прости.

– Ну вот! Это все, что ты можешь мне сказать? Да, ты и вправду изменился.

– А в чем дело?

– Совсем недавно я получил бы от тебя ответ, который поставил бы меня на место. А теперь все, что я слышу, – это «прости».

Виски никак не мог решить, сообщать Винсенту о своей болезни или нет. Ему хотелось обсудить это с ними обоими и при этом понять, как ему надо будет говорить об этом с Элизабет, хотелось пожаловаться на судьбу, чтобы они посочувствовали ему, помогли и ему показалось бы, что его кошмар исчез.

– С вами все в порядке, сэр? – спросил Гудли, жестом давая понять, что видит, как из глаз Виски текут слезы.

Он действительно даже не заметил, как расплакался, и стал поспешно утирать слезы ладонью.

– Джон? – спросил Винсент.

– Плохие новости, – сказал он, сделав глубокий вдох. – У меня рак.

4 мая 1972 года Ненависть

Говорят, ненависть – нехорошее чувство. Чушь несусветная! Любовь и ненависть отличают нас от животных, они взаимосвязаны и одно без другого существовать не могут. Во всяком случае, не в моей книге. При этом выражение «не любить кого-то еще не значит «ненавидеть». Все эти слова – «не любить», «не выносить», «испытывать отвращение» – слишком бледны и слабы, чтобы передать то чувство, которое вызывают всякие гнусные, гадкие, злобные, грязные, вонючие ублюдки, которые порой просто не дают вам прохода Можете говорить, что они вам «не нравятся», если вы так воспитаны, но не забывайте о своей ненависти. Берегите, лелейте, храните ее в тайне, и пусть она потихоньку зреет и набирается сил. Придет день, вы об этом не пожалеете. Поверьте мне на слово.