Утопия-авеню

– О господи, вообще не помню, что я там наговорила, – вздыхает Эльф. – Уж явно не «У меня есть мечта…».

– Не скромничай. Я написала статью для «Подзорной трубы», процитировала твои слова – и вот пожалуйста, мою статью перепечатали в международной прессе. Так что за мной должок.

– Глупости какие! – Такой улыбки Джаспер не видел у Эльф с тех пор, как умер ее племянник.

– А вы не собираетесь на гастроли в США? – спрашивает Луиза. – И Нью-Йорк, и Лос-Анджелес будут от вас без ума.

– Это хорошо или плохо? – спрашивает Джаспер.

– Это хорошо, – отвечает Луиза. – Очень хорошо.

– Наш лейбл обсуждает возможность американского турне, – говорит Эльф. – Особенно теперь, когда продажи альбома возросли. В общем, кто знает.

На середине лестничной дуги Джаспер слышит голос:

– Привет, мистер Знаменитость.

У владельца голоса один глаз голубой, а другой – черный. Он одет в черный костюм с серебряными пуговицами и белым кантом.

– В прошлый раз мы тоже встретились на лестнице, – говорит Дэвид Боуи. – Только тогда я поднимался. А сейчас спускаюсь. Это метафора?

Джаспер пожимает плечами:

– Это как тебе захочется.

Дэвид Боуи глядит Джасперу через плечо:

– А Мекка здесь?

– Последнее письмо она прислала из Сан-Франциско.

– Ну да, откуда же еще. Девяносто девять человек из ста забываются мгновенно. А Мекка – та самая единственная из ста. Из пятисот. Она сияет.

– Согласен.

– Тебя не мучает бес ревности.

– Женщины уходят к тем, с кем хотят уйти.

– Вот именно! А мужчины все больше «Я Тарзан, ты Джейн». Я, например, ревную к успеху. Ваш альбом хорошо раскупается. Не сочти за наглость, но… – Дэвид Боуи подается вперед. – Это Левон подстроил итальянские приключения?

Левон как раз стоит у подножья лестницы, наливает вино в бокал Питера Селлерса.

– Нет, вряд ли. Ну разве что он в десять раз хитрее и ловко это от нас скрывает.

– А мой менеджер в десять раз хуже и этого нисколько не скрывает. Мои синглы не крутят по радио. Мой альбом не рекламировали, и он с треском провалился.

– А я его купил. Там есть чем восхищаться.

– Бррр. Уж лучше б сразу дал мне глоток виски и пистолет.

– Прости, я не хотел тебя обидеть.

– Нет, это ты меня прости. Я слишком тонкокожий. – Дэвид Боуи ерошит светло-рыжие волосы. – Меня прочат в знаменитости с тех самых пор, как я окончил школу. А толку-то? Денег как не было, так и нет. Разумеется, классно тусоваться со звездами на летнем балу у Энтони Херши, но завтра я весь день проторчу в долбаной конторе, буду стоять у ксерокса и размножать какие-то нудные доклады. А вдруг мой единственный талант – убеждать других, что у меня есть талант?

Мимо проходят две девушки в ботфортах.

– Моментального успеха добиваются годами, – говорит Джаспер.

Дэвид Боуи звенит льдинкой в бокале.

– Даже ты?

– Я три года был уличным музыкантом, играл на площади Дам. А до того… – («Можно ему довериться?») – несколько лет провел в психиатрической лечебнице.

Дэвид Боуи смотрит на Джаспера:

– Я не знал.

– В частной лечебнице, в Голландии. Я об этом особо не распространяюсь.

Помедлив, Дэвид Боуи говорит:

– Мой единоутробный брат Терри – частый гость в лечебнице Кейн-Хилл. Она рядом с домом родителей.

Джаспер качает головой, как положено Нормальному. «Или надо кивать?»

– Мы с ним были вместе, когда у него случился первый приступ. Идем себе по Шафтсбери-авеню, а он вдруг как заорет, мол, асфальт плавится, лава течет. Я сначала подумал, что он прикидывается, говорю ему: «Хватит, Терри, не смешно». А ему на самом деле было страшно. Тут подбежали полицейские, решили, что он под кайфом, повалили его на землю – а ему ведь чудилось, что там кипящая лава… Психоз – ужасная штука.

Джаспер вспоминает Тук-Тука в зеркалах.

– Да.

Дэвид Боуи хрустит льдинкой.

– Я боюсь, что и во мне оно тикает. Как бомба с часовым механизмом. Это же наследственное.

«Ну, я-то знаю наверняка, что во мне оно точно тикает».

– У меня два единокровных брата, и с ними все в полном порядке. Семейство де Зут утверждает, что плохая наследственность у меня со стороны матери.

– А как ты с этим справляешься?

– Психотерапия. Музыка помогает. И… – («Как бы назвать Монгола?») – советы. Вроде как наставника. – Джаспер допивает пунш и объясняет свою теорию: – Мозг создает модель реальности. Если она не слишком отличается от той, которая существует в умах большинства людей, тебя называют здравомыслящим. Если модель радикально иная, то тебя объявляют гением, эксцентриком, провидцем или безумцем. В самых тяжелых случаях ставят диагноз «шизофрения» и отправляют в психушку. Я вот не выжил бы, если бы не рийксдорпская лечебница.

– Но безумие – это ярлык, который не отклеишь.

– Об этом надо писать, Дэвид. О нетипических состояниях ума. Кто знает, может, твои страхи сделают тебя знаменитым.

По губам Дэвида Боуи скользит нервическая улыбка.

– У тебя сигаретка найдется? Леннон у меня последнюю стрельнул. Ныжда ливерпульский, даром что миллионер.

Джаспер достает пачку «Кэмел».

– Он еще здесь?

– По-моему, да. Был в кинозале.

– В каком кинозале?