Утопия-авеню

– Ты никогда не спрашиваешь, – замечает Дин.

– Да, она не спрашивает, – говорит Джаспер.

– Можно вежливо попросить, – говорит Мекка, – а можно сделать хорошие фотографии.

Щелк, ВСПЫШКА! Вжик-вжик.

– Пойдемте скажем Дугу, что мы пришли, – говорит Левон.

Кабинет Дуга Уэстона на втором этаже клуба дрожит в такт басам 101 Damn Nations, местной группы на разогреве. До «Утопия-авеню» им далеко, но зал они заводят. Дуг Уэстон, светловолосый великан, одетый в зеленый бархат, принимает их очень радушно, что обычно несвойственно владельцам клубов. Все уходят готовиться к выступлению, а Дин остается поболтать. Обсуждая шоу Рэнди Торна, Дуг достает из письменного стола жестяную коробочку «Сукретс», пастилок от кашля.

– Такой захватывающей телепередачи я не видел с тех пор, как… я б сказал, «с убийства Ли Харви Освальда», но это банально. Все звонили на KDAY-FM и на KCRW, просили поставить «Откати камень». Сегодня «Утопия-авеню» – главная тема разговоров в Лос-Анджелесе. Если б Левон не был канадцем, я б решил, что он все это нарочно подстроил.

– Вот и Рэнди Торн так считает, – говорит Дин. – Только, по его мнению, все это подстроил я.

– Рэнди Торна больше никто всерьез не примет, кроме его любимой мамочки и собаки.

Дуг расчищает место на письменном столе, сдвигает в сторону счета, бумаги, письма, демки, пепельницы, бокалы, календарь «Пирелли» и фотографию Дуга с Джими Хендриксом. Дуг открывает коробочку «Сукретс», зачерпывает крошечной ложечкой кокаин, высыпает его на обложку журнала «Ньюсуик» и протягивает белую дорожку между Губертом Хамфри и Ричардом Никсоном. Потом дает Дину свернутую трубочкой долларовую купюру и говорит:

– Ракетное топливо.

Дин втягивает кокаин в ноздрю, запрокидывает голову. Кокаин жжет, морозит и будоражит. «Как десять эспрессо за раз».

– Поехали!

– Чистейший продукт, правда?

– Да, в Англии такого не найдешь.

– Кит Ричардс строго придерживается двух основных правил: найди проверенного дилера и покупай лучшее. Иначе тебе подсунут всякую гадость, с крахмалом, детской молочной смесью или еще с чем похуже.

– А что может быть хуже крахмала? – удивляется Дин.

– Крысиный яд.

– А зачем дилеру травить своих клиентов?

– Ради прибыли. Или потому, что ему наплевать. Или он маньяк. – Дуг высыпает на «Ньюсуик» вторую порцию кокаина и объясняет: – Я тебя в два раза больше. – Он втягивает в ноздрю наркоту: – А-а-а-а-ах! – и жутковато, как-то по-лошадиному скалится, будто достиг нирваны.

«Я сочинил пару песен, – думает Дин, – их записали, а теперь вот он я… Я победил, Грейвзенд! Понятно? Я победил…»

Дуг запирает свой запас кокаина.

– Ну, пойдем, а то Левон решит, что я тебя заманил на кривую звездную дорожку славы и разврата…

Левон, Мекка и «Утопия-авеню» в полном составе стоят на лестнице, ведущей на сцену. «Трубадур» набит битком. От дыма не продохнуть. Кокаиновый кайф понемногу отпускает, но Дин все еще чувствует себя почти несокрушимым.

На сцене Дуг Уэстон говорит:

– В клубе «Трубадур» мы всегда знакомим жителей города падших ангелов с лучшими английскими талантами. Сегодня «Утопия-авеню» дает последнее из нынешней серии своих незабываемых выступлений в нашем городе. Я точно знаю, что Рэнди Торн вряд ли их забудет…

В зале смех и радостные восклицания. Дин сжимает ладонь Эльф, та в ответ пожимает ему пальцы.

– А еще я знаю, что «Утопия-авеню» очень скоро даст вторую серию концертов в «Трубадуре», потому что…

– Ты заставил их скрепить договор своей кровью и теперь они двадцать лет будут сюда приезжать? – выкрикивают из зала.

Дуг сокрушенно прижимает руку к сердцу:

– Нет, потому что у них будущее космических масштабов. Итак… – Он поворачивается к группе, собравшейся на верхней ступеньке лестницы. – «Утопия-авеню»!

Во вторник их встречали вежливыми аплодисментами, а сегодня публика восторженно ревет, свистит и улюлюкает. Дин и Дуг задевают друг друга плечом, и Дуг шепчет ему на ухо:

– Сокруши их!

Все занимают свои места. Дин смотрит в сумрачный зал с кирпичными стенами, на блестящие глаза зрителей и думает: «Они пришли сюда ради тебя, потому что сегодня ты – лучший в Лос-Анджелесе». Эльф, Грифф и Джаспер кивают ему. Дин подходит к микрофону и набирает воздуха в легкие:

Й-е-е-е-е-если жизнь согнет тебя дугой…

Голос взрывается – подпаленный, страдальческий, как у Эрика Бердона в «Доме восходящего солнца»…

…и продырявит в хлам…

Краем глаза Дин замечает знакомую фигуру. Кажется – точно! – это Дэвид Кросби, из The Byrds. Да, это его шляпа, его накидка… Дин пытается вспомнить следующую строку, но… она… исчезает.

«Что там дальше?»

«Как я мог ее забыть?»

«Я исполнял ее тысячу раз!»

«И что…»

В мозгу вместо слов – гулкое кокаиновое сияние. «Зачем я нанюхался кокса?!»

Дин в панике. Слов не вспомнить, хоть ты тресни. «Полный провал… все увидят, как я лоханулся… ни на что не способен… болван… обманщик… такому не место на сцене…», и глаза зрителей устремлены на него, и «позор… позор… позорище…».