Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

В делах, а не в словах Сталин оставался прагматиком и после 1920 года не демонстрировал ура-революционных настроений, занимаясь исключительно партийной и хозяйственной работой. Ситуация изменилась летом 1923 года, когда в Болгарии и Германии — странах, проигравших Первую мировую войну, внутриполитический кризис достиг невиданной остроты, и для его разрешения правящие круги прибегли к авторитарным методам. Нежелание болгарских коммунистов противодействовать военному перевороту в стране вызвало острое недовольство Зиновьева, который намеревался серьезно проучить их, подстегнув их революционную энергию[1390]. Прочитав проект его статьи, который должен был выйти в «Правде», Сталин предложил додумать ситуацию до конца: «…ограничиться дискуссией нельзя, если быть последовательным — принятие репрессивных мер в отношении ЦК компартии после такого выступления напрашивается само собой».

^{После ухода Ленина из политической жизни Сталин обретает вкус к коминтерновской работе}

^{Письмо И. В. Сталина Г. Е. Зиновьеву}

^{4 мая 1923}

^{[РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 11. Д. 734. Л. 14–14 об.]}

Таким образом генсек сформулировал свой собственный подход к внутрипартийной борьбе, которая вскоре развернется и в партии большевиков: репрессии предпочтительнее дискуссии. Поучая Зиновьева, он в характерном для себя стиле повторил высказанную мысль дважды: «Когда такие действия выносятся на открытый суд, ограничиваться критикой и дискуссией уже недостаточно, надо идти дальше, т. е. на действия ответить контрдействиями в виде репрессий. В противном случае болгарский инцидент может послужить своего рода прецедентом, расширяющим рамки партийно-дозволенного в пределах Коминтерна до беспредельности, что несовместимо с духом Коминтерна. Я уже не говорю о том, что ограничение дела рамками дискуссий при наличии такого падения ЦК компартии Болгарии может и будет расценено как слабость Коминтерна, что невыгодно для престижа последнего»[1391].

Хотя Сталин и поддержал линию Зиновьева на осуждение линии болгарских коммунистов, главным было другое — он начал выстраивать новую систему отношений внутри Политбюро, заменяя кодекс уважительного отношения к соратникам по борьбе своими директивами подчиненным. Генсек не только устроил выговор за мягкотелость Зиновьеву, который считал Коминтерн своей вотчиной, но и призвал к перестройке отношений его руководства и национальных секций на основе директив, невыполнение которых влечет за собой репрессии. Нетрудно предположить, что это и станет причиной «прозрения» Председателя ИККИ, когда он, находясь в конце июля 1923 года на лечении в Кисловодске, заговорит о «единоличной диктатуре» Сталина.

Не лучше обстояли дела и в Германии. Оккупация Рура поставила перед большевистским руководством вопрос не только о поддержке германских коммунистов, но и об угрозе новой советско-польской войны, к которой страна не была готова[1392]. Сталин, опять же из прагматических соображений, вступил на неизведанную для себя стезю. Его подвигнул на это конфликт между Зиновьевым и Радеком, освещенный в предыдущих очерках, речь шла о разных оценках готовности немецких коммунистов к борьбе за власть после того, как в Германии разразился национальный кризис.

^{Внимательно следя за событиями в Германии, Сталин поддерживает осторожную линию Радека}

^{Письмо И. В. Сталина Г. Е. Зиновьеву}

^{27 июля 1923}

^{[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 734. Л. 27]}

Еще не прочувствовав личный подтекст конфликта двух лидеров Коминтерна, генсек поддержал Радека, высказавшись за более осторожную линию поведения КПГ при проведении «антифашистского дня». Как это было принято в руководстве РКП(б), он мотивировал ее революционным опытом большевиков (в данном случае — их первой попыткой взять власть в начале июля 1917 года): «Сегодня узнал, что германские товарищи отменили свое старое решение о демонстрации, ограничившись устройством закрытых митингов. Думаю, что это правильное решение. Чудаки, хотели пройти с демонстрацией за Берлин, к казармам. Лезли в хайло с белогвардейскими офицерами. Аналогия с июльскими днями не выдерживает критики. В июльские дни у нас были Советы, были целые полки, гарнизон был деморализован в Питере. У немцев же ничего такого не имеется»[1393].