Утопия у власти

В годы первой пятилетки окончательно вырабатываются специфические черты сталинской политики: он натягивает струну до отказа и в последнюю минуту, когда она должна лопнуть, отпускает ее, чтобы затем натянуть еще сильней. Нередко он ее натягивает и отпускает почти одновременно. Он бросает страну то в жар, то в холод. Некоторые американские историки называют завершающие годы первой пятилетки «Большим отступлением». Именно такое представление о своих действиях Сталин и хотел вызвать: после безумных цифр сталинского пятилетнего плана, даже шаг назад к цифрам по-прежнему невыполнимым, но сократившимся, казался победой здравого смысла. Колхозникам разрешили обрабатывать приусадебные участки, но в том же самом 1932 году принят вышеупомянутый закон от 7 августа. Осенью 1932 г. советская печать забила тревогу на заводах-гигантах, в цехах, в совхозах, в столовых «забыли о человеке». «Правда» возмущалась: «Пора положить конец бюрократическому, барскому пренебрежению к вопросам общественного питания и наконец усвоить, что нет для коммуниста задачи более почетной, чем улучшение положения рабочих». Такой призыв — на 15-м году пролетарской революции — мог бы показаться странным, если бы не раздался он в то самое время, когда положение рабочего класса было хуже, чем когда-либо после гражданской войны. В 1928 году ЦК принимает особую резолюцию, клеймящую техническую интеллигенцию как классового врага. В 1931 г. секретная инструкция предлагает улучшить отношение к технической интеллигенции и улучшить ее материальное положение, но в 1933 году очередное постановление требует усилить борьбу с «вредительством». Это не была просто политика кнута и пряника. Выдаваемый «пряник» становился новым источником страха, страха его лишиться. В годы первой пятилетки складывается сложная иерархическая система привилегий. В годы военного коммунизма привилегиями пользовался узкий слой руководителей. В годы НЭПа часть привилегий — материального порядка — ускользнула из ведения партии. Деньги открывали возможности жить припеваючи, будучи независимым от партии и государства (если не учитывать, конечно, чувства перманентного страха, которое грызло нэпманов). В годы пятилетки, значительно расширившей слой руководителей, распорядителем всех без исключения привилегий становится партия, то есть Сталин. Но он дает привилегии не только руководителям, он их дает всем гражданам. Его статья «Головокружение от успехов» была освобождением (пусть всего на несколько месяцев) от колхозов, его заявление: жить стало лучше, жить стало веселей — в острейший период голода — было разрешением на «веселье». Комсомольский вождь А. Косарев, получив это разрешение, убеждает молодежь: напрасно думают, что мы против личного благополучия, против комнат, уютно обставленных, против опрятности, против модного костюма, ботинок, что мы давим стремления отдельной личности... мы не против музыки, мы не против любви, не против цветов...»

Цветы нужны, в частности, и для того, чтобы подносить их стоящему на мавзолее Сталину. Ибо все, что запрещается, запрещается по просьбе трудящихся, все, что разрешается, разрешается по указаниям партии, то есть Сталина. Борьба, объявленная с 1932 года аскетизму, становится очередным орудием укрепления государства: аскетам нечего терять, кроме их идей. Те, кого облагодетельствовал Сталин, могут потерять квартиру, положение, специальный паек, с ним связанный. В 1932 году Исаак Бабель, находясь в Париже, беседовал с Борисом Сувариным. Автор «Конармии» нарисовал красочный портрет Сталина начала 30-х годов, как его видели современники, люди близкие ко «двору». Характеризуя отношение «гениального секретаря» к людям, Бабель рассказал, как Сталин вызвал к себе ответственного работника наркомнаца, которого Политбюро решило наказать за какой-то проступок. Сталин объявил о наказании, отобрал поочередно удостоверения всех учреждений, где наказанный прежде работал, партбилет, а когда разжалованный уходил, Сталин вернул его от дверей: «Отдайте пропуск в кремлевскую столовую».

В годы первой пятилетки сооружается государство, фундаментом которого становится сложнейшая система привилегий и страх их потерять. Система эта прочна, ибо в государстве царит голод и нищета; поэтому все является привилегией. С другой стороны система эта напоминает шерстяной чулок: все зависят от вышестоящего благодетеля, как в феодальной системе вассалы зависели от сюзерена. Достаточно было «потянуть» одного «благодетеля», чтобы за ним потянулся бесконечный ряд облагодетельствованных.