Утопия у власти

Спор о том, что было вначале курица или яйцо, кажется, разрешен. Спор относительно первых шагов реформы системы советского типа продолжается. С чего начинать? Михаил Горбачев имел широкий выбор. На его глазах были испытаны различные модели «перестройки». Китайская модель: Дэн Сяо-пин начал с экономики, заслужив репутацию реформатора, либерала, демократа, восхищение государственных и политических деятелей Запада. Польша Терека испробовала средство, популярное в 20-е годы в медицине: пересадку обезьяньих половых желез для возвращения старикам сексуальной потенции. Терек заменил пересадку многомиллиардными кредитами, вспрыснутыми в дряхлую польскую экономику. Преемники Терека использовали элементы политической реформы: соглашение с Солидарностью и подавление Солидарности. Венгрия Кадара ставила на экономическую реформу. Югославия экспериментирует наиболее смело: Тито проводил и экономическую, и политическую реформы. Наконец, как говорят англичане, последняя по счету, но не по важности, — Румыния. Чаушеску испытал рецепт волшебного зеркала, в котором он виделся Западу как независимый государственный деятель, главной заботой которого является суверенность страны.

Михаил Горбачев мог видеть результаты «лабораторных» опытов. 10 декабря 1917 г. Горький писал в «Несвоевременных мыслях»: «Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обреченный на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть». Семь десятилетий спустя роль подопытных животных играет треть человечества. Поле наблюдения стало огромным.

Результаты реформ всюду были обескураживающими. Если экономика начинала двигаться, давать некоторые результаты, вскоре обнаруживалось, что социальные отношения обостряются, что, дойдя до определенных границ, «поезд» вновь останавливается. И тогда приходится прибегать к «пекинскому» методу либо признавать необходимость политической реформы типа польской или венгерской. Можно даже прийти к выводу, что лучше вообще обойтись без реформ, не касаясь идеальной сталинской модели.

Китай в этом отношении — великолепный урок. Дэн Сяо-пин в течение десяти лет был всеобщим любимчиком. Когда после декады экономических реформ возникла — неизбежно — угроза его власти, Китай был одним взмахом руки возвращен — в политическом отношении — в дореформенную эпоху. В первом интервью, данном советской печати после введения в Пекине военного положения, один из руководителей Всекитайской федерации профсоюзов подвел итог: «Наши рабочие теперь ясно представляют, что, во-первых, мы не нуждаемся в демократии по западному образцу, и, во-вторых, демократия нуждается в защите законом».

Прежде всего, однако, Михаил Горбачев мог использовать советский исторический опыт. Черпать в богатейшем источнике рецептов на лечение хронических недомоганий советского государства, искать лекарства, испробованные при врачевании острых кризисов Лениным и Сталиным. Предшественники седьмого генерального секретаря всегда обращались, в первую очередь, к мерам политическим.

Для Горбачева не было сомнения, что необходимо начинать с политической реформы. Прежде всего потому, что это значило начинать с главного — овладения властью. Во-вторых, потому, что в советской системе нет других проблем, кроме политической: политика — это все. И — все — это политика. Наконец, в-третьих, потому, что в представлении нового генерального секретаря и его единомышленников тяжелейший кризис, переживаемый государством, начиная с конца 70-х годов, был кризисом политическим.

Тоталитаризм вступил в стадию зрелости. На Западе большинство советологов отказалось от употребления по отношению Советского Союза термина «тоталитаризм» еще в 60-е годы. В Советском Союзе на этот счет не было сомнений: все знали, что живут в тоталитарном государстве. Когда стало возможным — об этом сказали официально. Руководитель кафедры истории партии Академии общественных наук при ЦК КПСС профессор Маслов согласен с тем, что «исторические параллели между социализмом и фашизмом возможны, причем по целому ряду аспектов». Он сопоставляет гитлеровскую Германию и сталинский СССР. Академик Сахаров пишет, что «афганская авантюра как бы воплотила в себе всю опасность и иррациональность закрытого тоталитарного общества». Достигнуто всеобщее согласие: от Сталина до Брежнева советские люди жили при тоталитаризме.

Классические определения тоталитаризма Ханны Арендт, Карла Фридриха, Збигнева Бжезинского и др. — результат изучения того, что можно назвать «юностью» тоталитарной системы. Годы юности, молодости, когда власть стремится к «полному (тотальному) контролю над всеми сферами жизни», время тотального террора, тотального страха, тотального господства Вождя.