Утопия в России

Леонид Геллер Мишель Нике Утопия в России

Предисловие

Была ли Россия обречена стать горнилом всевозможных утопических идей прежде чем она превратилась в испытательный полигон государственной утопии, охватившей сразу два континента? Поздно, лишь в Х веке, принявшая христианство на перекрестке между Византией, Западом и Востоком, Россия до XX века жила мечтами о Царстве Божием на земле, на ее долю выпадали политические, социальные, религиозные потрясения, она была ареной расколов, великих переломов и контрастов, из которых рождаются утопии. Конек, украшающий кровли русских изб, был для Есенина символом движения народа к иным берегам. Параллельно, хоть и в секуляризованной форме, искала свою правду и русская интеллигенция. Встречей этих двух форм утопизма, народного и «ученого», интеллигентского, воспользовалась революция 1917 года, но верх взяла утопия государственная. Эта утопия мнила себя вечной и универсальной до тех пор, пока в 1987 году не исчезла стена, ограждавшая ее от реальности.

История утопии в России не может ограничиться только обзором текстов, отвечающих канону литературного жанра, созданного Томасом Мором. Утопии письменные (литературные и нелитературные), утопии практические (опробованные на деле), а также утопизм сам по себе наслаиваются и образуют сложное целое, которое мы непредвзято представляем вниманию читателей в нашей книге (наполовину — эссе, наполовину — историческом очерке).

Утопии можно классифицировать прежде всего по типам дискурса, каждый из которых имеет свою основу: литературную, философскую, религиозную, научную, архитектурную, живописную и т. д. Критерий другого типа классификации — система координат, определяющая характер утопической рефлексии: утопии места и времени[1]; утопии, стремящиеся изменить человека, сделать его идеальным (А. Маслов предложил называть их «эвпсихиями»[2]), и т. д. Критерием может быть один из аспектов реальности, к которому утопист прививает свои идеи: утопии социального равенства, распределения материальных благ, искусства, техники, образования, знания, и т. д. Этот тип классификации, как и тот, что основывается на идеологических и культурных источниках утопий (утопии народные, административные, социалистические)[3], близок предыдущему: можно продолжать изобретать термины типа «эвсофии», «эвтехнии» и т. д. Как бы ни было фрагментарно и специально изменение, воображаемое утопистом, предполагается, что оно воздействует на все человечество. Наиболее общие типологии — дихотомические: с одной стороны — «эвпсихии», которые больше интересуются не условиями жизни человека, а самим человеком, с другой — утопии преобразования внешнего мира в расчете на последующее преображение человека и расцвет человечества. Часто противопоставляют утопии статического типа утопиям динамического типа. Введенное Л. Мамфордом разграничение между утопиями «бегства» и «реконструкции»[4] по сей день используется в тех случаях, когда необходимо выделить культурный код, лежащий в основе утопии. Так прометеевская утопия, энергичная, организованная, «безжалостно созидающая идеальный город», противопоставляется пелагической (по имени ересиарха Пелагия, противника Святого Августина), «мечтающей о золотом веке, в котором люди жили и умирали счастливыми, в единстве с космосом», и восходящей к архетипам Аркадии, Эдема до грехопадения, «идеальной гармонии творения»[5]. Все эти классификации подходят для разных уровней анализа.

Утопия движется утопизмом, особым образом мыслей, «принципом надежды», воспетым Э. Блохом. Утопия определенного типа и утопизм формируют утопическое поле. Но можно ли назвать любой идеал, любую программу улучшения общества, любые литературные мечтания утопическими? Среди множества атрибутов утопического поля (воображаемое, совершенствование, непохожесть, изоляция и т. д.) есть два критерия, позволяющие избежать его бесконечного расширения за счет любых проектов или чаяний, порожденных человеческим духом.