Утопия в России

Воодушевленная этим восхищением и своим могуществом, Екатерина не останавливается на достигнутом. Для того чтобы быстро создать необходимое современному обществу третье сословие, она берет курс на урбанизацию. Это, по выражению самой Екатерины, ее новая мания, после закономании [Lortholary, 163, 179]. Поднимаются новые города: Севастополь (sevaste polis, «священный город», греч.), Херсон, который должен был стать вторым Петербургом, Екатеринослав — будущий центр мировой культуры [Billington, 225]. Князь Потемкин, присоединивший к России Крым, организовал в 1787 году путешествие Екатерины на юг, через города, наполненные праздничными ликующими толпами. Маршрут был организован как посещение страны действующей утопии. Иосиф II, участвовавший в путешествии, назвал его «галлюцинацией», а другой гость, Г. фон Гельбиг, утверждал, что некоторые деревни на их пути были нарисованы на досках («потемкинские деревни»)[26] [Brinker, 99 — 101; Madariaga, 403]. Только через много лет в Екатеринославе с грехом пополам соорудят постоялый двор… Однако в этих воображаемых, зачастую «иллюзионистских», начинаниях важен принцип, который заставляет вспомнить о Футуристах и конструктивистах страны Советов, мечтавших преобразить жизнь, преображая город[27]. Царь-плотник и строитель каналов верил в возможность улучшения жизни и природы. Такой же «улучшаемой» представлялась ему и природа человека. Екатерина унаследовала эту философию от Петра.

Она задалась целью изменить человека. Живо интересуясь психологией и педагогикой, Екатерина знает все теории от Коменского и Локка до Юма и Руссо, систематизирует свои взгляды в записке, адресованной наставнику своего внука Н. Салтыкову, пишет поучительные истории. Связь между «эвномией» и тем, что можно было бы назвать «эвпедией» («благовоспитанием»), Херасков объясняет в «Нуме»: «Истинное блаженство человеческого рода от благоразумных законов проистекает. Но законы суть одно начертание, на котором щастие и благополучие общества утверждается; они требуют исполнения, а исполнение зависит от людей просвещенных и добродетельных; ибо законы сами собою действовать не могут» [Херасков 1768, 147]. При содействии своего вдохновителя И. Бецкого, Екатерина задумывает проект создания ни больше ни меньше чем «новой расы», с помощью воспитания нескольких поколений на одних и тех же фундаментальных и справедливых законах [Майков, 8]. Идея «нового человечества» — христианская. Во второй половине XVIII века духоборы и близкий к ним мистический философ Г. Сковорода пытались вернуть первоначальную силу идее преображающего милосердия. Этой идее нет места в концепции «новой расы». Впервые о «новом человеке» говорится в терминах «производства» и «выращивания»: такому подходу уготовано большое будущее.

А пока Дидро, узнав о педагогических планах Екатерины, пишет ей: «Как прежде любопытные ездили в Лакедемонию, Египет и Грецию, так теперь станут ездить в Россию, только любопытство их будет более оправдано (…). Ликург создал вооруженных монахов; его законодательство было величественной системой жестокости. Человечность — вот основа вашей системы» [Грот, 16]. Перед нами феномен утопически завышенной оценки деятельности императрицы ее западными почитателями[28]. Страна Петра и Екатерины казалась многим иностранным мыслителям широким полем для социальных, политических и философских экспериментов (как потом будет казаться страна Сталина). Гердер мечтал быть «новым Лютером и Солоном» Украины, этой «новой Греции». Бернарден де Сен-Пьер хотел организовать «республику свободных коммун» (что-то вроде новой Пенсильвании) в казахстанских степях [Billington, 224 229; Уткина…, 201]. Вольтер и Дидро надеялись подвигнуть Екатерину на реализацию их общих социальных идей.

Еще в начале XVIII века Лейбниц выдвинул теорию, в которой Россия сразу же узнала себя. У этой теории было два аспекта. По аналогии с историософской доктриной translatio imperii (передача империи), первый аспект можно назвать translatio sapientiae (передача знаний): науки, зародившиеся в Греции, покидают ее и путешествуют по всем странам, прежде чем вернуться к месту своего зарождения. Теперь очередь России принимать гостей [Leibniz, 512]. Второй аспект еще более важен: тот факт, что «скифы» не были готовы к приему, нисколько им не повредил. Напротив, они легко овладевают знаниями благодаря своей невинности, а также свободе от вредных влияний и традиций. Расцвет наук и искусств при Елизавете и, особенно, при Екатерине подтверждает верность этой теории. В конце XVIII века Россия превращается не только в райский сад, но и в сад наук, храм Минервы (с которой поэты сравнивают Екатерину).