Утопия XIX века. Проекты рая

Удивительная доброта, с какой относился ко мне доктор Лит и его семья, в особенности же Юдифь, до сих пор отвлекала меня от возможности предполагать, что и она должна, несомненно, смотреть на меня так же, как и все поколение, к которому она принадлежала. Предположение это относительно доктора Лита в его любезной жены меня, конечно, очень опечалило, но я решительно не мог свыкнуться с мыслью, что и Юдифь разделяет их взгляды. Очевидная возможность такого факта подавляла меня и вместе с тем мне стало ясно, – читатель, вероятно, уже предугадал – мне стало ясно, что я люблю Юдифь. Разве это не было вполне естественно? Трогательное обстоятельство, положившее начало нашей близости, когда она собственноручно вырвала меня из водоворота безумия; ее сочувствие, та жизненная сила, которая перенесла меня в новую жизнь и помогла мне ее вынести, наконец, моя привычка смотреть на нее как на посредницу между мною и окружающими, в этом отношении она была для меня ближе ее отца, – все это были обстоятельства, только ускорившие тот результат, к которому привели бы неизбежно достоинства ее личности и ума. Понятно, что она представлялась мне единственною женщиною и мире, хотя совсем в ином смысле, чем это думают обыкновенно все влюбленные. Теперь, когда я внезапно постиг всю суетность моих надежд, я страдал не только как всякий другой влюбленный, к моим страданиям присоединялось еще чувство страшного одиночества, чувство полного отчаяния, которого до меня не испытывал ни один самый несчастный влюбленный. Мои хозяева, очевидно, заметили мое угнетенное состояние души и всячески старались меня развлечь, в особенности Юдифь. Видно было, что она печалилась за меня, но я, как все влюбленные, мечтающие о большем, не радовался ее доброму отношению ко мне, – я знал, что это только сочувствие.

К вечеру, просидев большую часть дня в своей комнате, я отправился в сад походить. День был пасмурный; в тихом, теплом воздухе пахло осенью. Я был недалеко от рытвины и войдя в подземную комнату, сел там.

«Вот где мой дом, – подумал я. – Я останусь здесь, я отсюда не выйду».

Я искал себе поддержку в знакомой обстановке и испытывал грустное утешение, воскрешая прошлое и вызывая в воображении тени и лица тех, которые меня окружали в моей прошлой жизни. Более ста лет звезды глядели со своей высоты на могилу Юдифь Бартлетт и на могилы всего моего поколения.

Прошлое было мертво и придавлено тяжестью целого столетия, а из настоящего я был исключен. Для меня не находилось нигде места. В сущности, я был ни мертвый, ни живой.

– Простите, что я пошла за вами!..

Я оглянулся. Юдифь стояла в дверях подземной комнаты, она улыбалась мне, а в глазах ее было столько сочувствия…

– Прогоните меня, если я вам в тягость, – проговорила она, – мы заметили, что вы расстроены, а помните, вы обещали мне сказать, если вас что-нибудь встревожит, но вы не сдержали слова.

Я встал и подошел к двери, стараясь ей улыбнуться, но, вероятно, улыбка у меня не вышла, потому что при виде ее, такой очаровательной, прелестной, настоящая причина моего отчаяния вспомнилась мне с новою силою.

– На меня просто нашла тоска одиночества, – начал я. – Но приходило ли вам в голову, что мое положение до того исключительно, что для выражения его пришлось бы придумать совсем новые слова?

– Не говорите этого, не думайте этого! – воскликнула она со слезами на глазах. – Разве мы не ваши друзья? Это ваша вина, если вы не хотите, чтобы мы ими были. Вы не должны себя чувствовать одиноким.

– Вы бесконечно добры ко мне, – продолжал я, – но неужели я не знаю, что вами руководит только сострадание, правда сердечное сострадание, но все-таки только сострадание. Было бы безумием с моей стороны не понимать, что я не могу казаться вам таким же человеком, как люди вашего поколения, что я для вас неведомое существо, выброшенное на берег неизвестным морем, существо, отчаяние которого трогает вас, несмотря на все его смешные стороны. Я был настолько безумен, а вы настолько добры, что думал забыть все это и надеялся, что могу, как говорится, акклиматизироваться в новом столетии и считать себя наравне с другими окружающими вас. Но из проповеди мистера Бартона я узнал, как напрасны были такие мечты, какою громадною должна казаться вам пропасть, разделяющая нас.

– О, эта несчастная проповедь! – воскликнула она, заливаясь слезами. – Я так не хотела, чтобы вы ее слышали. Что он о вас знает? В старых, заплесневелых книгах он читал о вашем времени – вот и все. Зачем вы обращаете на него внимание, зачем придаете значение его словам? Разве вам все равно, что мы, которые спасли вас, относимся к вам иначе? Неужели то, что он думает о вас, он, который вас никогда не видал, для вас имеет более значения, чем то, что мы о вас думаем? О, мистер Вест, вы не знаете, вы не можете себе представить, что я чувствую, зная ваше горе! Это не может так длиться. Что могу я сказать вам? Как могу я убедить вас, насколько наши чувства к вам далеки от того, что вы думаете?