Утопия XIX века. Проекты рая

– Да, друг, я вас понимаю. Иногда мы, точнее – те из нас, кто интересуется этими вопросами, обсуждали все это. У нас осталось много свидетельств о так называемом искусстве времен до эпохи Равенства. И многие говорят, что не в условиях существования тогдашнего общества причина этого всеобщего безобразия. Безобразие распространялось на все проявления жизни, потому что оно нравилось людям. Они могли бы окружать себя прекрасными вещами, если бы стремились к этому, как теперь каждый при желании создает более или менее красивые вещи по своему вкусу… Стойте! Я знаю, что вы мне скажете!

– Знаете? – проговорил я, улыбаясь, но с сильно бьющимся сердцем.

– Да, – промолвила она, – вы отвечаете мне и учите меня тем или иным вещам, даже не произнося ни слова! Вы хотели сказать, что во времена неравенства характерной чертой существования богатых людей было то, что у них не полагалось самим изготовлять предметы для украшения своей жизни. Они поручали эту работу тем, кого они принуждали жить под гнетом и в нищете. Естественно, что скудость, приниженность и уродливая нагота этих несчастных сказывались в украшениях, предназначенных для богачей, и, таким образом, искусство умерло среди людей. Не это ли вы хотели сказать, друг мой?

– Да, да, – подтвердил я, любуясь ею: она стояла на берегу, ветерок играл ее легким нарядом, одну руку она прижала к груди, другую, в увлечении своей речью, сжав в кулачок, опустила вниз.

– Это правда, правда! – повторила она еще раз – Мы доказали справедливость этих слов!

Я же думал про себя: «Ведь я чувствую нечто большее, чем интерес к ней и восхищение ею!» И я стал уже задумываться, чем все это кончится. Мгновенный страх охватил меня: кто знает, какое средство «исцеления» предлагает эта новая эпоха для возмещения утраты того, что дорого нашему сердцу!

Вдруг Дик поднялся с места и крикнул своим обычным бодрым голосом:

– Соседка Эллен, вы, кажется, ссоритесь с гостем? Или требуете от него объяснений, которых он не может дать таким невеждам, как мы?

– Ни то ни другое, дорогой сосед, – ответила она. – Я была очень далека от ссоры с ним. Мы стали друзьями, и я, кажется, даже помирила его с самим собой. Не так ли, дорогой гость? – промолвила она с очаровательной улыбкой уверенности в том, что я ее понял.

– Да, это так, – сказал я.

– Кроме того, – продолжала она, – я должна сказать, что он объяснил мне нечто очень важное, так что я теперь вполне его понимаю.

– Отлично, – произнес Дик. – Когда я впервые увидел вас в Раннимеде, я сразу заметил, что у вас удивительно острый ум. Я говорю это не как любезность, чтобы доставить вам удовольствие, – поспешно добавил он, – но потому, что это правда. Тогда же мне захотелось лучше узнать вас. Однако нам пора в дорогу. Мы не прошли еще и половины пути, а должны быть на месте до заката.

С этими словами он взял Клару за руку и повел ее вниз, с холма. Но Эллен стояла задумавшись, глядя в землю, и, когда я взял ее за руку, чтобы следовать за Диком, она, обернувшись ко мне, сказала:

– Вы могли бы многое рассказать мне и многое мне объяснить, если бы хотели.

– Да, – сказал я, – такой старик, как я, годится для этого, но и только.

Она не заметила горечи, которая против желания прозвучала в моем голосе, и продолжала:

– Я думаю не о себе одной. Мне было бы достаточно помечтать о прошлых временах, и если я не могу их превозносить, то, во всяком случае, могу восхищаться некоторыми людьми, которые тогда жили. Я иногда думаю, что люди слишком небрежно относятся к истории, слишком равнодушно оставляют ее в руках старых ученых, подобных Хаммонду. Кто знает? Сейчас мы счастливы, но времена могут измениться. В нас может зародиться жажда перемен. Многое покажется нам слишком чудесным, чтобы ему противиться, слишком увлекательным, чтобы за него не ухватиться, если мы не будем знать, что все это – только фазы того, что уже когда-то было и привело к разорению, разочарованию и нищете.

Когда мы медленно спускались к лодке, Эллен сказала:

– Не ради себя одной я вас расспрашиваю, дорогой друг. У меня будут дети, и, я надеюсь, много. И хотя я не вправе навязывать им какие-то особые взгляды, я все же могу рассчитывать, что подобно внешнему сходству они, возможно, унаследуют кое-что и из моего образа мыслей. Это существенная часть меня самой, независимая от временных настроений, навеянных событиями и обстановкой, меня окружающей. Что вы об этом думаете?

В одном я был уверен: что ее красота, доброта и вдумчивость заставляли меня мыслить согласно с нею, не считая тех минут, когда она открывала свою душу, чтобы воспринимать мои мысли! Я сказал, и это было в ту минуту правдой, что тоже считаю все это чрезвычайно важным. Я стоял, завороженный ее чудесной грацией, когда она легко вошла в лодку и протянула мне руку. Мы снова поплыли вверх по Темзе. Куда?

Глава XXX Конец путешествия