Утопия XIX века. Проекты рая

Лишь только, благодаря добрым заботам моего хозяина, я окреп физически, мне захотелось снова вернуться на верхнюю площадку дома, и мы немедленно удобно расселись там в покойных креслах, имея город под ногами и вокруг нас. Ответив мне на целый ряд вопросов, как относительно старых, местных признаков, которых я теперь не находил, так и относительно новых, сменивших прежние, доктор Лит поинтересовался, что именно больше всего поразило меня при сравнении старого города с новым.

– Начиная с мелочей, – отвечал я, – право, мне кажется, что полное отсутствие дымовых труб и их дыма была та особенность, которая прежде всего бросилась мне в глаза.

– Ах да! – по-видимому, весьма заинтересованный, воскликнул мой собеседник. – Я и забыл о трубах, ведь они так давно вышли из употребления. Минуло почти столетие, как устарел первобытный способ отопления, которым мы пользовались.

– Вообще, – заметил я – более всего поражает меня в этом городе материальное благосостояние народа, о чем свидетельствует великолепие самого города.

– Я дорого дал бы, чтобы хотя одним глазком взглянуть на Бостон ваших дней, – возразил доктор Лит. – Нет сомнения, судя по вашему замечанию, города того времени имели жалкий вид. Если бы у вас и хватило вкуса сделать их великолепными, в чем я считаю дерзким усомниться, то и тогда всеобщая бедность, являвшаяся результатом вашей исключительной промышленной системы, не дала бы вам возможности привести это в исполнение. Сверх того, чрезмерный индивидуализм, преобладавший в то время, мало способствовал развитию чувства общности интересов. То небольшое благосостояние, каким вы располагали, уходило всецело на роскошь частных лиц. В настоящее время, напротив, самое популярное назначение излишка богатства – это украшение города, которым пользуются все в равной степени.

Солнце садилось, когда мы возвращались на площадку дома и, пока мы болтали, ночь спустилась над городом.

– Становится темно, – сказал доктор Лит, – сойдемте в дом, я должен представать вам своих жену и дочь.

Слова его напомнили мне женские голоса, шепот которых я слышал около себя, когда ко мне возвращалось создание. Меня разбирало большое любопытство посмотреть, что за женщины были в 2000 году, и я охотно соглашался на это предложение. Комната, где мы застали жену и дочь моего хозяина, равно как и вся внутренность дома, была наполнена мягким светом, очевидно искусственным, хотя я и не мог открыть источника, откуда он распространялся. Миссис Лит оказалась очень стройной и хорошо сохранившейся женщиной, по годам приблизительно ровесницей своему мужу; дочь же ее, в первой цветущей поре юности, представилась мне самой красивой девушкой, какую когда-либо мне приходилось встречать. Лицо ее было так же обворожительно, как и глубокие голубые глаза, – нежный румянец и вполне красивые черты лица только способствовали ее общей привлекательности, но даже и без всего этого идеальная стройность ее фигуры поставила бы ее в ряды красавиц XIX века. Женственная мягкость и нежность в этом прелестном создании прекрасно сочетались со здоровьем и избытком жизненной силы, чего так часто недоставало девушкам моего времени, с которыми я только и мог ее сравнивать. Затем совпадение неважное, в сравнении с общею странностью моего положения, но тем не менее поразительное, заключалось в том, что ее также звали Юдифью.

Наступивший вечер был тоже, конечно, единственный в истории светских отношений. Но было бы ошибкой предполагать, что наша беседа отличалась особенной натянутостью или неловкостью. Впрочем, по-моему, в этих, что называется, неестественных обстоятельствах, в смысле их необычайности, люди держат себя самым естественным образом, без сомнения, потому, что эти обстоятельства исключают искусственность. Во всяком случае, я знаю, что беседа моя в этот вечер с представителями другого века и мира отличалась неподдельной искренностью и такою откровенностью, которая лишь изредка дается после долгого знакомства. Тонкий такт моих собеседников, без сомнения, много способствовал этому. Само собой разумеется, что разговор вертелся исключительно на странном факте, в силу которого я находился среди них, но они говорили об этом с таким искренним интересом, что предмет нашей беседы лишался той жуткой таинственности, которая иначе могла бы сделать наш разговор слишком тягостным. Можно было подумать, что они привыкли вращаться в кругу выходцев прошлого столетия, – столь велик был их такт.

Что касается меня самого, то я не запомню, чтобы когда-либо деятельность моего ума была живее, бодрее, равно как и духовная восприимчивость чувствительнее, нежели как в этот вечер. Конечно, я не хочу этим сказать, что сознание моего удивительного положения хотя бы на минуту вышло у меня из головы, но оно выражалось лишь в лихорадочном возбуждении, чем-то вроде умственного опьянения[10].