Утопия XIX века. Проекты рая

– В устранение недоразумений, – прибавил доктор Лит, – я должен упомянуть еще о двух-трех пунктах. Прежде всего наша система, дающая предпочтение лучшему рабочему пред менее хорошим, никоим образом не противоречит основной идее нашего общественного строя, заключающейся в том, что все, доставляющие наилучшее из своего труда, оказывают одинаковую услугу обществу, как бы ни был велик или мал этот труд. Я уже показал вам, что наша система так устроена, что ободряет слабых, как и сильных, надеждой на повышение. Тот факт, что сильные занимают видные места, нисколько не означает порицания для более слабых. Это мера, обусловливаемая общественным благом.

Не подумайте, что, предоставляя в нашей системе свободный простор соревнованию, мы считаем его мотивом, неизбежным для благородных натур и достойным их. Эти натуры находят мотивы в себе самих, а не вне себя, и свои обязанности измеряют по собственному дарованию, а не по способностям других. Пока их труд соответствует их силам, они сочли бы нелепым ожидать похвал или порицания за то, что им выпало на долю сделать много или мало. Таким натурам соревнование представляется с философской точки зрения нелепым, а с нравственной точки зрения презренным, потому что оно в наших отношениях к успехам и неудачам других выдвигает на первое место взамен удивления зависть, а вместо участливого сожаления эгоистическое злорадство.

Но даже и в последние годы XX столетия не все люди стоят на этой высшей ступени развития, и побудительные средства, необходимые для них, должны сообразоваться с их натурой более низшего свойства. И для них, следовательно, сильнейшее соревнование должно быть постоянным двигателем. Те, кто нуждается в этом мотиве, сами чувствуют это. Те, кто вышел из пределов его влияния, не нуждаются в нем.

– Я должен упомянуть еще, – продолжал доктор, – что у нас есть особый класс, не имеющий связи с другими, для тех, кто в духовном или физическом отношении слишком слабы для того, чтобы быть зачисленными в ряды главной армии рабочих. Это своего рода институт инвалидов, членам которого предоставляются работы более легкие, соразмерные с их силами. Все наши глухонемые, хромые, слепые и увечные, даже наши помешанные принадлежат к этому институту и носят его значок. Сильнейшие из них зачастую исполняют такую же работу, как люди вполне здоровые, слабейшие ничего не делают, но нет ни одного такого, который, будучи в состоянии что-нибудь делать, устранялся бы от работы. Даже наши помешанные в свои светлые моменты стараются делать, что могут.

– Идея инвалидного института действительно хороша, – сказал я. – Даже варвар XIX столетия должен ценить ее. Это прекрасный способ замаскировать милосердие и очень благодетельно влияет на чувства пользующихся благотворительностью.

– Милосердие! – возразил доктор Лит. – Не думаете ли вы, что мы считаем предметом благотворительности класс неспособных, о котором я сейчас упомянул?

– Да, конечно, – сказал я, – ведь они же не могут сами себя содержать.

Но тут доктор решительно напал на меня.

– Кто же на это способен? – спросил он. – В варварском состоянии общества, которое не признает совместной деятельности семьи, каждый может себя содержать, да и то только известную часть своей жизни. С подъемом цивилизации и с установлением разделения труда многосторонняя взаимная зависимость становится всеобщим правилом. Каждый, как бы ни казалась обособленной его профессия, есть член бесконечно большой корпорации производства, которая столь же велика, как нация, даже так велика, как человечество. Необходимость взаимной зависимости ведет за собой исполнение обязанностей взаимной помощи. Отсутствие этого порядка вещей в ваше время и составляло ощутительную жестокость и неразумность вашей системы.

– Все это может быть и так, – возразил я, – но это не касается тех, кто не в состоянии вообще участвовать в производительном труде.

– Как я сказал вам уже сегодня утром, – по крайней мере, мне кажется, что я сказал это, – право человека на его участие за общим столом нации основывается на том простом факте, что он человек, а не на степени здоровья и силы, какими он может обладать, – он делает, что может.

– Вы это сказали, – ответил я, – но я полагаю, что этот принцип относится только к рабочим различных способностей. Приложим ли он к тем, кто ничего не производит?

– А они разве не люди?

– Неужели и хромые, слепые, больные и увечные пользуются таким же благосостоянием, как и самые способные рабочие?

– Конечно, – ответил доктор.

– Самое представление о милосердии в таком объеме, – заметил я, – изумило бы наших самых ярых филантропов.

– Представьте себе, что у вас дома есть больной, неспособный работать брат, – возразил доктор Лит, – неужели вы давали бы ему пищу, одежду и жилище хуже, чем самому себе? Вероятнее всего, что вы оказывали бы ему предпочтение, и вам не пришло бы в голову называть это благодеянием. Неужели это слово в подобном случае не вызывало бы в вас негодования?