Утопленник из Блюгейт-филдс

— И все же мне бы хотелось поговорить с мистером Джеромом, — повторил инспектор. — Быть может, он вспомнит что-нибудь полезное. Мы должны исследовать все возможности.

— Не вижу в этом смысла. — Нос Уэйбурна залился краской, возможно, от раздражения, возможно, от удушливого аромата лилий. — Если Артур стал жертвой грабителей, Джером едва ли может знать что-либо такое, что поможет следствию.

— Скорее всего, сэр, вы правы. — Поколебавшись мгновение, Питт сказал то, что должен был сказать: — Однако нельзя исключать вероятность того, что смерть вашего сына была как-то связана с его… медицинским диагнозом. — Какое омерзительное иносказание! Однако Питт помимо воли использовал его, болезненно ощущая присутствие Уэйбурна, насыщенную шоком атмосферу этого дома, хранящего память многих поколений жесткой самодисциплины и наглухо запертых чувств.

Лицо Уэйбурна застыло.

— Это еще не было установлено! Вне всякого сомнения, мой семейный врач установит, что ваш полицейский патологоанатом совершил вопиющую ошибку. Смею предположить, он постоянно имеет дело с людьми совершенно другого круга, вследствие чего обнаружил то, к чему привык. Уверен, что, узнав, кто такой Артур, он пересмотрит свое заключение.

Питт не стал ввязываться в спор. Пока что в этом не было необходимости. Возможно, это вообще не потребуется, если «семейный врач» обладает и профессиональным мастерством, и мужеством. Будет лучше, если он скажет Уэйбурну правду, объяснив, что все это можно в определенной мере сохранить в тайне, однако отрицать это бессмысленно.

Инспектор переменил тему.

— Как зовут друга вашего сына, сэр, — кажется, Титус?

Уэйбурн медленно выдохнул, словно боль прошла.

— Титус Суинфорд, — ответил он. — Его отец Мортимер Суинфорд — один из старейших наших друзей. Замечательная семья. Но я уже установил все, что известно Титусу. Он больше ничего не сможет добавить.

— И все же, сэр, мы с ним поговорим, — стоял на своем Питт.

— Я спрошу у его отца, даст ли он вам свое разрешение, — холодно промолвил Уэйбурн, — хотя я также не вижу в этом никакого смысла. Титус не видел и не слышал ничего существенного. Артур не поделился с ним, куда собирается пойти и с кем. Но даже если бы он сказал, куда идет, не вызывает сомнения, что на него напали уличные грабители, посему эта информация все равно оказалась бы бесполезной.

— О, сэр, не исключено, что она нам поможет. — Питт решил прибегнуть к полулжи. — Возможно, удастся установить, куда направился ваш сын, а разные преступники орудуют в разных районах. Если знать, где искать, быть может, мы даже найдем свидетелей.

На лице Уэйбурна отразились колебания. Он хотел как можно быстрее похоронить эту трагедию, со всеми приличиями, скрыть ее под толстым слоем земли и венков. В газетах напечатают некролог в черной рамке, будет гроб с бронзовыми ручками, над могилой произнесут скорбную речь. Вернувшись домой, все на какое-то время станут говорить приглушенными голосами, выдерживая траур. Затем начнется медленное возвращение к жизни.

Но в то же время Уэйбурн не мог позволить себе продемонстрировать нежелание помочь полиции в розысках убийц своего сына. Он вел внутреннюю борьбу, не в силах подобрать слова, способные выразить его чувства так, чтобы это прозвучало как нечто достойное, нечто такое, что не запятнало бы его.

Инспектор все понял. Он буквально подобрал за Уэйбурна подходящие слова, поскольку ему уже приходилось сталкиваться с этим; не было ничего необычного или не поддающегося пониманию в стремлении похоронить боль, не выпустить трагедию смерти и позор заболевания за пределы узкого круга ближайших родственников.

— Наверное, вам лучше поговорить с Джеромом, — наконец произнес Уэйбурн. Это был компромисс. — Я спрошу у мистера Суинфорда, разрешит ли он вам встретиться с Титусом. — Он протянул руку к шнурку звонка и позвонил. Тотчас же появился дворецкий, словно ждавший за дверью.

— Да, сэр? — учтиво спросил он.

— Пришли ко мне мистера Джерома, — сказал Уэйбурн, не глядя на него.

В гостиной больше не было произнесено ни слова до тех пор, пока не раздался стук в дверь. После ответа Уэйбурна дверь отворилась, вошел смуглый мужчина лет сорока с небольшим и закрыл дверь за собой. У него были приятные черты лица, хотя нос казался слишком тонким. Пухлые губы старательно поджаты. Это лицо не привыкло к быстрой смене чувств, не привыкло смеяться, кроме как после зрелого размышления, в ходе которого выяснялось, что смех в данном случае допустим — и даже целесообразен.