Утраченная Япония

Люди верили, что каллиграфия может овладеть душой художника – именно это подняло ее до такого высокого уровня. Существует китайская пословица, которая гласит, что «каллиграфия – это портрет сердца». На яхте моего бывшего работодателя Тремела Кроу, висела на стене каюты парочка любовных писем Наполеона и Жозефины. Ни одна картина не могла бы еще более интимно отразить их личность, чем эти автографы. Однако кисть намного изящнее любого пера раскрывает малейшие разницы в давлении и направлении, и благодаря этому живо выражает состояние ума художника. Каллиграфия – это звено между одним и другим разумом.

Я не встречал лично никого из старой придворной аристократии, и ни одна книга не может ясно объяснить, какова же была в реальности жизнь куге. Но тонкая, как волосок, линия невероятно элегантного письма, которым они воплощали свои поэмы, приближает нам мир куге. Читая стихи и эссе Иккюу, легендарного мастера дзэн пятнадцатого века, мы не находим ничего, кроме туманных и расплывчатых теорий, которые, пожалуй, только ученый в состоянии хоть как-то понять. Но когда мы посещаем святыню Синдзю-ан в Киото, где в Зале Основателя висят свитки Иккюу, хватает мига, чтобы нас поразила мудрость этого так сложно пишущего старого настоятеля. Тест говорит: «Не делай зла, делай только добро!». Это напоминание о старой китайской притче, в которой некто попросил учителя определить сущность буддизма.

— Не делай зла, делай только добро.

— Но что в этом особенного? Даже ребенок это знает.

— Если об этом знает даже ребенок, почему ты так не поступаешь?

Иккюу написал эти линии молниеносным, решительным движением руки. При первом взгляде эти иероглифы вызывают шок – Иккюу смеется над нами, издевается, шокирует.

Даже если автор неизвестен, каллиграфия остается портретом сердца. Среди моих любимых свитков есть копия трех иероглифов, вырезанных в шестом веке нашей эры на горе Тай в Китае. Мы не знаем, кто их вырезал, но они хранят в себе тяжелую натуральную силу, за которую их ценят коллекционеры. Иероглифы эти говорят: «Добродетель не бывает одинокой», и отсылают к изречению Конфуция: «Добродетельный человек не бывает одиноким, у него всегда будут соседи». Так как я живу одиноко в деревенской глуши Камеоки, этот свиток дает мне силы в минуты грусти.

Каллиграфия – дело мгновения, т.к. нельзя исправить написанное, и это одна из причин, благодаря которым она порождает связь между одним разумом и другим. Как земетил преподаватель в Оксфорде, дисциплина не является моей сильной стороной. Мне нравится то, как человек освобождает себя в каллиграфии, и то, что сразу виден эффект. Здесь нет постепенного развития темы, как в масляной живописи или концерте классической музыки, каллиграфия – прекрасная область самореализации для нетерпеливых людей. Вечер, проведенный на питье вина с друзьями и рисованием иероглифов, является для меня высшей формой отдыха. Этот подход не изменился с того первого миланского вечера, когда в доме Роберто я замахнулся на каллиграфию.

Когда я собираюсь заняться каллиграфией, обычно приглашаю какого-нибудь приятеля провести у меня ночь. Мы выбираем японскую бумагу «ваши» разной толщины, и растираем тушь. Для меня она совершенно не обязательно должна быть только черной – может, под влиянием Энди Уорхолла, я склонен использовать самые разные цвета: от золотой и серебряной пудры, и растираемых в пыль минералов, таких, как например лазурит, до материалов, обычно используемых европейскими художниками – гуаши и акриловых красок. Растирание бруска прессованной туши, кипячение воды, добавление клея и, наконец, смешивание цветов может занять несколько часов. Если я решаю использовать черную тушь, то беру сосуд для воды, который подарила мне Цуруя-сан, и медленно растираю тушь на специальном камне.

Когда, наконец, приходит время браться за кисть, уже царит ночь, и мы с приятелем успели пропустить по несколько бокалов вина. Продолжая разговор, я пробую писать иероглифы на самые разные темы, а их стиль зависит от каприза мгновения – это может быть стандартное письмо, полукурсив, или курсив. После того, как очередной иероглиф закончен, я спрашиваю приятеля, что он про них думает. Хотя это может показаться странным, умение оценивать каллиграфию не связано со знанием кандзи. Даже те, кто не видел раньше иероглифов, могут почувствовать равновесие и валёр штриха. Одним из моих лучших критиков был шестнадцатилетний кузин Тревор.