Утраченная Япония

К сожалению, из времени, проведенного в Кейо, ничего интересного не вспоминается, что, отчасти, было вызвано особенностями японской системы образования. Ученики средней школы должны беспрестанно учиться; чтобы сдать вступительные экзамены в университет, они отказываются от всех дополнительных занятий, и только ходят на многочисленные подготовительные курсы, проходя сквозь «экзаменационный ад». Но когда они уже оказались на университете, напряжение спадает, и следующие четыре года они проводят в развлечениях. Фирмы не заботятся о том, как подготовлен к работе новый сотрудник, потому что настоящее образование начинается на рабочем месте. Поэтому учеба в университете не слишком важна, а академическая дисциплина намного мягче, чем в Европе или США. Лекции по архитектуре, которые я посещал, были страшно скучными, и всегда меня усыпляли. Через два месяца я поддался, и перестал на них ходить.

Группы в японских университетах очень большие, а студенты не живут в общежитиях, поэтому остается очень мало способов познакомиться с кем-то. В Международном Центре иностранные студенты оказывались изолированными – во всяком случае, на университете я не познакомился абсолютно ни с кем, и хотя ежедневно ел в студенческой столовой, ни разу не случилось так, чтобы японский студент со мной заговорил.

Тем не менее, за пределами Кейо я прожил замечательный год. Я подружился с людьми, которых узнал в общественной бане района Shirogane-dai, а после бани ходил в кофейню, где снова встречался с людьми. Я постоянно ездил в долину Ия, останавливаясь по дороге на несколько дней или даже неделю у Дэвида в Асия. Благодаря тому, чему удалось научиться в Токио, Асия и Ия, для меня это был очень богатый год, но все это не имело ничего общего с университетом.

Когда программа обмена закончилась, я вернулся в Йель. В качестве темы дипломной работы я выбрал долину Ия, но тем временем из-за Дэвида Кидда ожил мой детский интерес к Китаю. Я осознал, что никогда не пойму Японии, если не узнаю что-нибудь о Китае., и решил после диплома поехать в Китай или на Тайвань. Примерно в то же самое время мне посоветовали написать заявку на стипендиат Родса. Не относясь к этому слишком серьезно, я написал заявку на стипендию по синологии в Оксфорде, и через несколько месяцев неожиданно для самого себя стал стипендиатом Родса. Я с ужасом осознал, что придется учиться в Англии, то есть совершенно не там, где мне хотелось быть! Однако отступать было невозможно, и осенью 1974 года я сел в самолет, летящий в Европу.

Вскоре после приезда, один из студентов привел меня вечером в столовую в Мертон Колледж. Случайно глянув на бокал пива в своей руке, я увидел цифру 1572. Товарищ объяснил мне, что это дата – именно в этом году бокал подарили университету, а значит, я пил из бокала, который постоянно использовался четыреста лет подряд. Меня поразила мысль, что Оксфорд измеряет историю в масштабе веков, а не лет.

Эта «шкала исторической памяти» удивительна. В Японии события до Второй мировой войны были вымазаны из книжек, и не менее драматические изменения просходили в письменном языке. Язык пережил две крупных революции: одну в 1868 году, а вторую в 1945. Сотни знаков кандзи, которые использовались перед войной, вышли из употребления, а слоговая азбука кана для записывания грамматических окончаний тоже оказалась изменена. Молодежь с трудом читает предвоенную прозу, и даже для старых и образованных японцев прочитать что-либо, написанное до 1868 года, почти невозможно. В результате японская «шкала памяти» составляет примерно пятьдесят лет, если говорить об исторических событиях, и сто тридцать лет, если дело касается литературы.

Года, проведенные в Оксфорде, изменили мое видение Японии. Услышав, что чашка для чайной церемонии сделана во времена Муромати, японец всегда изумляется, это производит на нем огромное впечатление. В Окфорде каждого окружают старые предметы, которые являются частью повседневной жизни. Сегодня уже не вызывает у меня эмоций тот факт, что чашка происходит из периода Муромати – в Мертон Колледж даже пивные бокалы из времен Муромати. Самое важное то, что старые предметы постоянно используются по назначению.

Синология в Оксфорде, как и можно было ожидать, основной упор делала на классику; Китай виделся, как мертвая культура. На отделе ориенталистики, к которому относилось китаеведение, в соседних аудиториях учили древнеегипетскому, халдейскому и коптскому. В результате такой тенденции у меня практически не было возможности поговорить по-китайски, и до сегодняшнего дня я слабо говорю на этом языке. С другой стороны, я вволю читал Менцзы, Конфуция и Чжуанцзы. Одним из моих преподавателей был голландец ван дер Лоон – его лекции об изменениях, какие произошли на протяжении веков в произношении и значении иероглифов, до сегодняшнего дня влияют на мой подход к китайскому письму.