Утраченная Япония

Правдой является и то, что традиционная культура в Японии живет в форме, более доступной для иностранцев, чем в других азиатских странах. Ее элегантные формы вызывают очарование у тех, кто с ними столкнулся, поэтому японисты теряют свой критический подход, и склонны «поддаться» японизму. Частично это происходит из-за нехватки веры в себя самой Японии, что приводит к тому, что каждый воспринимается либо как ее противник, либо как почитатель. Люди считают, что для того, чтобы получить доступ до ее общества и культуры, они должны обожествлять Японию. В Киото мне часто приходилось сталкиваться с такой почти религиозной ментальностью: иностранцы, которые изучают искусство, произносят лозунги, типичные для чайной церемонии, такие, как «Мир, уважение, чистота, одиночество» с тем же запалом, с каким христианские неофиты говорят о вере. Иногда мне кажется, что курсы японистики стоило бы называть «обожание Японии».

Однако не стоит забывать, что есть и позитивные стороны этого «обожания Японии». Хотя лозунги вроде «Мир, уважение, чистота, одиночество» в Японии порядочно истрепались из-за слишком частого использования к месту и не к месту, эстетика, которую они выражают, по прежнему жива. В результате люди, изучающие здесь традиционную культуру, не ограничиваются использованием «лупы и глаза» ученого, а предмет изучения остается глубоко в их сердцах. В Киото восторженные иностранцы, которые стали горячими поклонниками чайной церемонии или театра но являются крайним примером этого. Они представляют ту сторону изучения японистики, за которую следует быть им благодарными, потому что благодаря ним важные эстетические и философские идеи, неизвестные на Западе, будут переданы всему миру.

Китай, в свою очередь, по прежнему расплачивается за сорок лет уничтожения культуры коммунистической властью. Особенно активную роль в разрушении традиционной культуры сыграла культурная революция. Жертвами ее пали буддистские и даосские святыни, десятки тысяч их было разрушено, а один из китайских искусствоведов описывал мне сцену, как грузовик, полный старых буддистских статуй из бронзы, разгрузился прямо в топку домны. Я посетил множество известных пекинских святынь, но очень редко мне удавалось увидеть оригинальную статую Будды. Большая часть из них была конфискована или разрушена властями, и все, что осталось – это жалкие копии.

Не только продукты культуры подверглись разрушению. Художников и ремесленников высылали в трудовые лагеря, театральные труппы распустили, а горстку оставшихся ученых безжалостно преследовали. Религия оказалась практически полностью уничтожена, и даже рутина повседневной жизни полностью изменилась. По рассказам тех, кто жил в Пекине двадцатых и тридцатых годов, город, который веками был центром императорской власти, развил придворный кодекс манер, и даже обмен ежедневными приветствиями был разновидностью искусства. Но старых жителей города выселили, их дома смели с лица земли, и сегодняшнего пришельца шокирует грубость и хамство пекинских таксистов и официантов в отелях.

За последние годы были предприняты героические усилия, чтобы воскресить пекинскую оперу, буддизм, даосизм и конфуцианство, поэтому есть надежда на реальное возрождение, если только китайцы начнут гордиться собственным культурным наследием. Однако сегодня традиционная китайская культура еще очень слаба, и только пытается встать на ноги после того, как получила мощный удар по голове. В результате этого заграничные ученые склонны видеть в традиционной китайской культуре не живую силу, а реликт прошлого. Как-то я поругался с одним из оксфордских преподавателей. Я написал работу об И-цзин, которую, после описания исторического фона и разнообразных философских вопросов, закончил так: «В будущем, изучая И-цзин, не следует сосредотачиваться на исследовании исторического фона, потому что И-цзин – это гадальная книга, целью которой было предсказание людям того, что их ожидает. Занятно, что книга эта не устарела до сих пор». Под конец семестра декан прочитал мне письмо, которое получил от моего научного руководителя: «Способ мышления господина Керра типично американский, романтичный и поверхностный. Он ищет духовные откровения, но совершенно не удовлетворяет академическим требованиям».

Позиция этого преподавателя была характерной не только для Оксфорда. В целом, преподавание синологии несколько суховато, и сохраняет определенную дистанцию к предмету исследований, а обучение японистике, в свою очередь, принимает слишком коленопреклоненную позицию в отношении к традиционной культуре. Я не могу представить преподавателя японистики, который критиковал бы студента за то, что тот интересуется просветлением дзен.