Утраченная планета и панк-мастер ржавых отходов

– Господи, отец… помереть хочешь?

– Лучше помереть, чем наблюдать все это…

– Что наблюдать? Не драматизируй. Вот. Выпей таблетку. Сказали тебе, пить по одной в день…

– Демон этот сказал? Не буду. Ничего от него принимать не буду.

– Хватит. Мне стыдно за тебя. Данила…

– «Данила»… у этих тварей не бывает имен.

– Данила спас тебя, рискнул…

– Ага, рискнул. Нашими жизнями рискнул.

– Наши жизни и так ему принадлежат. Что моя, что твоя. Так какая разница, если от его руки и погибнем?

– Ты глаза его видел? Видел же?

– Ну глаза и глаза… что с того…

– Сам же знаешь, что это значит. Бесовские они… разные… ох, и погубит он всех. Вот увидишь.

– Да мы и так не живем.

– Чего? Разве тебе плохо в тепле и безопасности живется? Неблагодарная ты рожа!

– Не жизнь это, отец. Не жизнь.

На том мы и заткнулись оба. Я до смерти устал, а отец… не знаю. Наверное, тоже устал. Да и успокоился, видя, что я вернулся. Но он знал, что я рано или поздно уйду. Каждый раз, когда за дверью слышались шаги, он весь напрягался, бледнея – боялся, что панк придет и заберет меня. Я же напротив, весь оживлялся и с надеждой ждал, что дверь откроется и Данила войдет, укутанный в этот свой шарф смешной.

Но никто не приходил. Мы просто протухали внутри коморки, вдвоем. Это сводило меня с ума так сильно, что ком в горле вставал, не давая вздохнуть нормально. А в груди что-то как будто замкнуло, вместо легких два булыжника висели да к земле тянули. Невыносимо было больше ни ждать, ни жить вот так вот. Поэтому, я решил сам выйти на Поверхность. Я понимал опасность этого предприятия, ведь дом панка был далеко отсюда. Накатывал страх, но находиться дома я больше не мог. Уж лучше страх, чем эта… тьма. Я посмотрел на часы – они показывали 2:45. Я даже не понял, ночи или дня, мне все равно было. Хотя тут всегда день. Я просто встал, накинул на шею шарф, засунул обрез за спину, прикрывая жилеткой. В кармане проверил ножичек и выдохнул, набравшись решимости.

– Куда? Наверх? Так не пришел никто. Бросил он тебя. Потерял, видать интерес. И слава Богу. И хорошо. Отстал от нас, бес этот. Сиди уже, нечего тебе еще дурью маяться.

– Где сидеть? Тут, с тобой что ли задыхаться? Сколько мне еще нужно прожить так, чтобы в конце концов выстрелить себе из обреза в голову?

– Во как. Раньше у тебя таких мыслей не было. Рад был, что в тепле и уюте живешь, а не со зверьем снаружи, Совсем не ценишь ты…

Я рассмеялся:

– Ценю что? Жизнь? Это ли жизнь, а? Мы существуем, отец. Не живем. Скажи вот мне, что ты чувствуешь?

Папа растерялся. Его взгляд, устремленный в пол, забегал, пока он пытался что-то придумать.

– Вот видишь. Ничего ты не чувствуешь. Совсем ничего. И дико боишься одиночества. Вот уйду я – и все. Ты этого боишься, а не того, что умру я там. Так и я. Я тоже боюсь остаться тут совсем один, когда ты умрешь. Зачем тогда жить, одному в этой коробке? Где даже улыбнуться некому… нет, отец, не жизнь это. И жизнью никогда не было.

– А там – есть жизнь? Там, с ним? Почему так рвешься туда, разве ты не видел, какие сволочи там живут?

– Сволочи и тут живут, только тихие. Там они настоящие.

– Как это?

– А так. Не скрывают, что сволочи. Ты хотя бы знаешь, что они из себя представляют.

– И все же… не ходи, прошу тебя… страшно мне, – он уронил голову в ладони, теряя голос.

Сердце в груди сжалось при виде этой картины. Я подошел к нему, обнимая за плечи:

– Не могу я тут. Душит меня все. Не могу. Умру я тут быстрее, чем… не могу, отец.

Он отнял руки от лица, заглядывая мне в глаза:

– Страшно мне, одному тут… как ты и сказал… но не от того, что один останусь, а от того, что тебя потеряю.

– Не потеряешь. Я вернусь. Слово тебе даю.

– Когда?

– Не знаю. Ладно, давай так. Через три дня вернусь, обещаю. Может раньше даже. Три дня – максимум.

– Не вернешься…

– Клянусь тебе, что вернусь. Я ж всегда возвращаюсь, ты чего.

– Ой погубит тебя бес этот.

– А я вот иначе думаю.

– Горе ты, горе… угораздило же так…

– Ладно. Пошел я, – поцеловал его в лоб и поднялся на ноги, – ладно тебе, рева-корова. Три дня тут от моей кислой рожи отдыхать будешь, – я попытался улыбнуться, но это особо не помогло. Поэтому, я лишь вздохнул и вышел.