– Отец, все не так. То, что ты сказал – это ужасные слова, – я подбежал к отцу, поднимая его с пола и усаживая в инвалидное кресло.
– Что он с тобой сделал? Он ведь что-то вколол тебе, я прав? Ну или дал какие-то таблетки, да?
– Отец, он спас тебя, разве это ни о чем не говорит? Он пришел на помощь, хотя я не звал. Он, «нелюдь» с Поверхности, не остался в стороне, даже рискуя быть пойманным. Он помог тебе, а не кто-то «снизу». Никто не откликнулся, все лишь захлопывали дверь перед моим носом. Поэтому да, я пойду за ним. И он не сделал мне совершенно ничего плохого. Он спас меня. В первую мою одиночную вылазку наверх, когда я ходил за деталями и колесами для твоего кресла, помнишь? Я наткнулся на панков, а он – спас меня. Правда это вышло случайно, но факт остается фактом – и ты, и я живы лишь благодаря ему. Поэтому, хочешь ты того или нет, но я продолжу общаться с ним.
Отец грубо оттолкнул меня, глядя, как на безумца.
– Я запрещаю. Слышишь? Запрещаю. Только попробуй еще раз заикнуться, и я привяжу тебя к кровати. Ты хоть понимаешь, что будет, узнай кто о нем? Нет, ты точно не в себе.
– Поговорим, когда ты успокоишься, – я развернулся, направляясь к двери.
– Куда ты? За ним? Не смей.
– Да, за ним. Если он сейчас уйдет – я потеряю его. Я знаю, где он живет, но Поверхность – страшная штука. Я должен поговорить с ним, пока он не ушел.
– Если переступишь порог – назад больше не возвращайся.
Нож вонзился мне в сердце, не настоящий, а тот, что ранит больнее – нож из слов. С этой болью в сердце, я вышел из комнаты, закрыв за собою дверь.
Я выбежал в коридор и поспешил вперед, надеясь, что Данила не успел уйти далеко. Мне повезло, и я настиг его до развилки:
– Постой! Ну не кипятись ты, дай мне хоть слово сказать!
Он продолжал идти, даже не обернувшись.
– Ну постой же! Я понимаю, ты зол. И не без причины, но…
– Да заткнись ты, черт подери тебя, – он развернулся, шипя на меня шепотом, – думаешь для чего я устроил весь этот маскарад? Чтобы ты на всю свою подземку вопил как бесноватый, привлекая к нам внимание? Ты хоть понимаешь, что с вами будет, узнай кто обо мне? Поэтому, это, заткнись к чертям собачьим и пошли. Поговорим наверху.
Мы молча проследовали до ближайшего люка наверх, и уже на Поверхности Данила заговорил:
– Ну, чего поплелся за мной? Там твой отец только-только выкарабкался с того света, а ты его оставил. Нехорошо.
Данила закурил, смотря на меня.
– Я… я все объясню ему позже. Пока что я хочу поговорить с тобой. То, что сказал мой отец… я его мнения не разделяю, что бы ты знал. Я благодарен тебе за то, что спас его. И меня. Если я могу хоть что-то сделать для тебя… хоть что-то…
Панк выдохнул в небо дым, устало зажмурившись, и ответил:
– Я привык к таким словам. Просто… не знаю. Привык, что меня за человека не считают, что меня боятся, сторонятся… Привык, но… все равно не могу. Больно. И так несправедливо, что аж зубы сводит. Он ненавидит меня лишь из-за того, что мои глаза… такие. Будь я обычным панком с Поверхности, он испытывал бы другого рода ненависть. Ту, которую я бы еще мог понять. Но это… ладно. – он затушил ногой окурок, – проехали. Говоришь, его мнения не разделяешь? Ладно. Тогда, я пошел. Увидимся как-нибудь.
– Эй, ну ты куда… – я видел, что он все еще был расстроен. И как будто он не верил мне вовсе, – ну как мне доказать, что я на твоей стороне? Что сделать?
– Да ничего мне от тебя не надо. Я пойду. Устал что-то. А ты, это, давай, возвращайся к отцу, ему сейчас никак нельзя нервничать. Если вдруг снова станет плохо… найди другого медика, уж извини. Больше я спасать его не буду. Хоть он и отец тебе, но я убью его, я себя знаю.
– Постой, – я ухватил рукав его плаща, когда он развернулся в сторону своего бульдозера, – я ведь обещал тебе помочь с ракетой, помнишь?
– Угу. Ну, значит поможешь. Но не сейчас. Я правда устал. Я свяжусь с тобой как придет время. Все, пусти. Меня Кошка дома ждет. И «Джек».
Он легонько выдернул руку и поплелся к машине, ни разу не обернувшись. Лишь подойдя к кузову, он сказал мне:
– Это, увидимся. Не помри только раньше времени.
На этом, он уехал, оставляя меня с чувством вины, страхом и ощущением потери.
Глава 7. Синяки.
Дни тянулись один за другим. От того, что Данила так и не связался со мной, а отношения с отцом трещали по швам, я чувствовал себя так, будто меня приговорили к бесконечной пытке. Дома становилось невыносимо находиться: отец разговаривал со мной сквозь зубы, то и дело ища повод поругаться или упрекнуть. В тот день, когда я вернулся обратно после разговора с Данилой, мы с отцом тут же сцепились: