Утраченное чудо

– Помните, я говорил, что для божьей твари шесть конечностей – это много. А для наглядной агитации – самое то! Это так мудро, не правда ли, доктор, взять и до поры до времени позабыть про ваш скальпель! Ведь ясно: всю эту дурь, с начала времен въевшуюся людям в головы не вытравить за одну жизнь. Но почему бы не сыграть на этом: вот оно ваше чудо, колченогое, не способное что-либо разумное сказать. И стоит ли теперь писать о других мирах красивые сказки, ломать само устройство вселенной теперь, когда все складывается на редкость удачно. Ради чего? Пусть сначала посмотрят на эту тварь, похожую на статуи собора. Ну как, помогли они его создателям, которые верили в них слепо? Уберегли собор? И только так мягко без нажима убеждая людей, мы сможем отвратить новые потрясения. Нет, птенец определенно еще пригодиться. Только бы выздоровел, но это уже ваша забота.

Доктор кивнул. Его собеседник был увлечен, и доктор рядом с ним чувствовал сырой давний страх. Что же это была за сила, заставлявшая людей век за веком возводить собор? Быть может, тоска по чему-то невозвратно утраченному в процессе эволюции, тоска, которая куда древнее всех революций и всех идей. Столько, сколько стоял собор, и его башни тянулись вверх, люди грезили о небе. Может ли быть, что за все пролитые слезы, за все муки и труды, одному единственному созданию было даровано то, о чем втайне тосковали все, кто когда-либо жил на земле… Благодаря собору они прикоснулись к тайне, которая не может быть объяснена до конца. И если так, кто поручится за неведомые и неслыханные доселе последствия? Но ведь приручают же медведей и львов, просто так ради потехи, а ведь у них ужасающая сила мышц, острые зубы и когти, и хищная, неутолимая страсть к охоте. А что есть у этого существа?

Что оно может им сделать, полуслепое и беспомощное, затерявшееся в пространстве и во времени? Это же ребенок, вернее он был ребенком, до того, как капитан полиции принял это решение. Теперь из года в год под присмотром доктора будет подрастать послушное маленькое чудовище.

* * *

– Вы отлично знаете, что я – не светило науки. Мне просто выпала честь открытия…

– Понимаю, – снисходительно откликнулся капитан, – и как видите, мы военные – не мясники, Я хотел бы лично в среду встретиться с мальчиком. Скажите ему обо мне что-нибудь хорошее, если не трудно.

И капитан ушел. Заперев дверь на ключ, доктор пошел по коридору, расчерченному блекло-оранжевыми полосами лунного света.

Он остановился рядом с тем подоконником, где спал, обняв колени, его маленький монстр. Доктор любил наблюдать за ним, когда он спит. Ночью, когда не было слышно ничьих шагов, и можно было услышать дыхание Левитиуса: то тихое и ровное, то сбивчивое с еле слышным стоном боли, скрытой где-то в глубине воспалившихся легких. Иногда он что-то произносил или улыбался во сне.

Доктор рассматривал лицо Каина, словно изучая составляющие его кости. Теперь, когда яркие, как мозаичная смальта, глаза были прикрыты веками, оно казалось перламутровым. У мальчика лицо было худое, острое из-за пережитой дистрофии. И нечто старинное, иконописное было в нем, как отклик византийского благородства.

Часть 2 Обитатель часовой башни

Как мне биться среди клеветы?

Все, что свято, одето в ложь.

Среди тех, что несут цветы

На поклон, я сжимаю нож.

В битве жизни краса и стать,

Живы истины в мире чар.

Среди тех, кто не может летать

Лишь один несет этот дар.

И в разгар колдовской ночи

Я молю, снова дать ему срок.

Среди тех, кто несёт мечи,

Лишь один он держит цветок.

Анна Штернбург Лето неизвестного года.

Глава 1 Платон

Где-то далеко звенела дождевая вода, капавшая с карнизов в трубы, и трубы становились флейтами. У него над головой ржаво, устало и бесконечно медленно покачивалась одна из шестеренок целого космоса деталей, навеки остановивших свою разумную тонкую работу.

Огромный подвес застыл в неподвижности между полом и небом; многие тонны немого дряхлого металла выступали из густой темноты, поселившейся под кровлей. Совсем как белые кости доисторических животных.

– Как не хочется вставать! Еще так рано. Ни один самый торопливый горожанин еще не сел в трамвай, искрящийся в огнях фонарей. Еще ни одна мать не кормила детей завтраком, о-о-о-ох!

Каин закрыл глаза, а потом снова открыл. Было слишком холодно, для того, чтобы снова уснуть. Поэтому он продолжал лежать с открытыми глазами, покрываясь гусиной кожей под тонким шерстяным пледом. На его худое лицо падал блеклый голубоватый свет.