Утраченное утро жизни

Я поднялся, ничего не понимая, и босиком бросился за лейкой. И тут увидел бегущих со всех сторону обезумевших людей, которые сталкивались друг с другом и проливали воду. Как сейчас вижу отца Питу, согнувшегося под тяжестью ведра, отца Мартинса с кувшином в каждой руке и отца Алвеса с воздетой вверх рукой, требующего тишины. Пожар оказался пустяковым, и никем не поддерживаемый огонь очень скоро был потушен. Однако надо было остановить поднятую суматоху. И отец Томас тут же, вскинув руки с пустыми лейками, крикнул:

— Все. Кончено! Больше воды не нужно!

Однако кое-кто еще по инерции и из страха нес воду, не слыша его слов. И тут отец Томас вторично призвал всех остановиться, так как пожар потушен. И мы снова легли в кровати, но никто из нас не спал.

Я же, отделавшись от страха, весь остаток ночи воображал огромное здание семинарии, пожранное огнем, и наше неожиданное избавление от несчастного детства, которым мы обязаны были Черной Руке. И даже видел почти реально, как неизвестно откуда возникший огонь, крадучись по полу, поднимается вверх к огромным балкам потолков и, как чума, пожирает все здание.

Охваченный мучительным, но сладостным беспокойством, я уже видел, как сотня глаз огромных семинарских окон загорается ярким пламенем, видел беспомощное отчаяние надзирателей и наше беспорядочное бегство в темную ночь, а спустя какое-то время обратившееся в руины, лежащее, как труп с раскинутыми руками, здание, которое попирал огромный сапог. И вдруг вселяющая надежду картинка исчезла: большие колонны так же, как и прежде, возносились вверх к темному потолку, спальня полнилась ночными тенями, а у забора, как обычно, лаяли собаки, разрывая мне внутренности. И тут я возненавидел Черную Руку за его тупость и стал мысленно внушать ему всевозможные способы, как действительно сжечь все здание дотла, и молил его, молил его вернуться более мстительным, чем прежде.

О Боже, и он вернулся! Восемь дней спустя было подброшено новое письмо с угрозами. А в нем предупреждение, что на этот раз все будет много серьезнее. Однако пятнадцать дней прошли спокойно. И вот однажды вечером, в час ужина обезумевший отец Лино нарушил тишину трапезной криком:

— Огонь!

Мгновение, и все повскакивали со своих мест, я вскочил тоже и бросился бежать, горя надеждой. Однако на этот раз, поскольку все были на ногах, огонь только вспыхнул и тут же был обращен в дым. Придя в уныние от такого финала, мы вернулись к столам и закончили наш ужин. Но спустя несколько дней мы все снова были встревожены, но совсем не новым подброшенным письмом с угрозами, а тем печальным известием, что Черная Рука погиб. Из верных источников семинарии стало известно, что охотившаяся за преступником гвардия настигла его в одной шахте. Преследуемый силами гвардии, Черная Рука укрылся в первом подвернувшемся ему убежище и отстреливался от обрушившейся на него картечи. И вдруг перестал отстреливаться. Солдаты приблизились к его укрытию и вскоре по сухому щелчку курка поняли, что его боеприпасы подмокли в воде шахты. И ликвидировали его.

И вот уже после смерти Черной Руки в семинарию вновь было подброшено письмо, в котором советовалось ректору «распустить семинаристов дней на восемь, самое большее», так как в эти дни семинария взлетит в воздух. Мы переживали тревожные дни. И по моей просьбе Гауденсио старался получить разъяснения у Амилкара, но так и не получил. Я попытался найти Гаму, чтобы расспросить его, но так и не нашел. А когда в зале для занятий ловил его взгляд, лицо его ничего, кроме презрения, не выражало. Восемь дней были на исходе, а семинария продолжала стоять целехонька, как была. Все надзиратели и слуги были начеку и вынюхивали по всем углам опасность, желая ее обнаружить. А в вестибюле с пистолетом наготове, как стало известно позже, все ночи дежурил отец Томас, выжидая, когда подбросят новое письмо. И вот на двенадцатый день глухой стон изумления и печали обежал нас всех на переменке:

— Его поймали! Поймали! Поймал отец Томас.

— Его поймали, Гауденсио, — сказал я, увидев его выходящим из уборной. — Но кто он, никто не знает.

— Знают, — заявил Гауденсио, с дрожью в голосе и оглядываясь по сторонам.

— Кто же это? Кто? Скажи мне. Скажи, я никому не скажу.

Тогда бледный Гауденсио с влажными глазами и мрачным видом назвал того, кого я подозревал с самого начала.

— Это был Гама.

* * *