Утраченные иллюзии

Ева пошла к Постэлю, придумав довольно остроумную причину: просить у него совета. Она выдержала излияния оскорбительного сочувствия, щедрого на одни лишь слова, и, распростившись с семейством Постелей, спокойно дошла до дома Базины, не встретив ни души; рассказав подруге о своих горестях, Ева просила у нее помощи и защиты. Из предосторожности Базина затворилась с ней в своей спальне и, отперев дверь в смежное помещение, показала ей комнатку, куда свет проникал через слуховое окно в крыше, в которое не мог заглянуть ни один любопытный глаз. Подруги прочистили небольшой камин, дымовая труба которого проходила вдоль трубы камина, находившегося в мастерской, где мастерицы поддерживали огонь для утюгов. Ева и Базина постлали старые одеяла на пол, чтобы заглушить звуки, если бы Давид нечаянно зашумел: они поставили для него складную кровать, плитку для опытов, стол и стул, чтобы он мог сидеть и писать. Базина обещала кормить его ночью; и так как в ее спальню никто, кроме нее самой, не входил, Давид мог не опасаться ни врагов, ни даже полиции.

— Наконец-то он в безопасности! — сказала Ева, обнимая подругу.

На обратном пути Ева опять зашла к Постэлю, желая якобы разъяснить кое-какие сомнения, которые, по ее словам, вынудили ее вновь обратиться к помощи столь сведущего члена коммерческого суда, и позволила ему проводить ее до дому, выслушав по дороге его сетования. «Вышли бы вы за меня замуж, не мучились бы так!..» Такова была мысль, сквозившая во всех речах фармацевта. Воротясь домой, Постэль выдержал сцену ревности, ибо жена приревновала его к удивительной красоте г-жи Сешар; взбешенная любезностью мужа, Леони все же укротилась, вняв наконец уверениям аптекаря, что на его вкус маленькие рыжие женщины имеют преимущество перед высокими брюнетками, которые, по его мнению, годны, как и породистые лошади, только на то, чтобы красоваться в конюшне. Он, несомненно, дал ей некоторые доказательства своей искренности, ибо на другой день г-жа Постэль нежничала с мужем.

— Мы можем быть спокойны, — сказала Ева матери и Марион, у которых, по выражению Марион, со страху в голове был полный ералаш.

— Не беспокойтесь, они уже ускакали, — сказала Марион, когда Ева невольно заглянула в спальню.

— Кута нам нато ехать?.. — спросил Кольб, проскакав с милю по большой парижской дороге.

— В Марсак, — отвечал Давид. — Раз уж ты вывез меня на эту дорогу, я хочу в последний раз испытать отцовское сердце.

— Легше атаковатъ батарей, потому што у вашего патюшки нет сертца.

Старый печатник не верил в сына; он судил о нем, как судят люди, — по его успехам. Прежде всего ему и в ум не приходило, что он обобрал Давида; затем он не понимал, что времена переменились, он говорил себе: «Я дал ему в руки дело, которым сам управлял, а он, хоть и ученее меня в сто раз, не мог с ним управиться!» Он был не способен понять сына, он его осуждал и, воздавая должное своему мнимому превосходству над этой высокоодаренной натурой, рассуждал: «Я приберегаю для него же кусок хлеба». Нравоучители никогда не дойдут до полного понимания того, какое влияние оказывают чувства на расчет. Влияние это столь же сильно, как влияние расчета на чувства. Все законы природы оказывают двойственное действие в прямом и обратном направлении. Давид понимал отца и по своему великодушию прощал его. Давид и Кольб прискакали в Марсак к восьми часам вечера, когда старик кончал обедать, а после обеда он непременно ложился спать.

— Счастью тебя видеть я обязан правосудию, — с ехидной усмешкой сказал отец сыну.

— Ну, как мой козяин мог витетъ вас?.. Он виталь в небесах, а ви всегта копаль винократник!.. — вскричал возмущенный Кольб. — Платить, платить! Вот ваш отцовски толг…

— Полно, Кольб! Ступай отведи лошадь к госпоже Куртуа, чтобы не беспокоить отца, и помни, что отцы всегда правы.

Кольб ушел, ворча, как пес, которого хозяин побранил за излишнее усердие, — повинуясь ему и все же выражая свое несогласие. Давид, не посвящая отца в тайну своего изобретения, обещал представить ему самое наглядное доказательство своего открытия и предложил ему стать пайщиком в деле в размере той суммы, которая требовалась для его немедленного освобождения, короче, которая требовалась для извлечения доходов из его изобретения.

А ну-ка! Поглядим, как это ты докажешь, что ты мастер из ничего изготовлять порядочную бумагу, которая ничего не стоит, — сказал бывший типограф, бросив на сына пьяный, но хитрый, испытующий, алчный взгляд. Вы сравнили бы его с молнией, блеснувшей из грозовой тучи, ибо старый Медведь, верный заведенному уставу, отходя ко сну, не забывал разогреться на ночь. Грелка его состояла из двух бутылок превосходного старого вина, которое он, по его выражению, потягивал.