Утраченные иллюзии

— Ну, посудите сами, — отвечал Давид, — на что мне нужно было брать с собой бумагу? Тут я очутился невзначай, скрываясь от Дублона. И только по дороге в Марсак мне пришло на ум, что ведь вы можете выручить меня, как выручил бы ростовщик. Кроме одежды, при мне нет ничего. Заприте меня в надежном месте, куда никто не мог бы проникнуть, куда ни один чужой глаз не мог бы заглянуть, и...

— Как! — сказал старик, бросив на сына злобный взгляд. — Ты не позволишь мне полюбопытствовать, что это у тебя за опыты?

— Отец, — отвечал Давид, — вы мне доказали, что в делах нет ни отцов...

— А-а, так ты не доверяешь тому, кто дал тебе жизнь!

— Скажите лучше: тому, кто лишил меня средств к жизни!

— Те-те-те! Всяк за себя, ты прав! — сказал винокур. — Я запру тебя в подвале.

— Заприте вместе со мной Кольба, дайте мне котел для изготовления бумажной массы, — сказал Давид, не замечая, какой взгляд кинул на него отец, — потом достаньте мне стеблей артишока, спаржи, крапивы, нарежьте камыша на берегу вашей речушки. Поутру я выйду с великолепной бумагой.

— Ежели это не блажь... — вскричал Медведь, мучась икотой, — я тебе, пожалуй, дам... там поглядим, могу ли я тебе дать... Э-э... двадцать пять тысяч франков, но помни, я должен зарабатывать столько же ежегодно...

— Испытайте меня, я согласен! — вскричал Давид. Седлай лошадь, Кольб! Скачи в Манль, купи там у бондаря большое волосяное сито, клей у бакалейщика и галопом назад!

— А ну! Выпей-ка... — сказал отец, подставляя сыну бутылку вина, хлеб и остатки холодной говядины. — Подкрепись, а я припасу тебе зеленое тряпье; ведь оно зелено, твое тряпье! Боюсь, как бы не оказалось оно чересчур зелено.

Два часа спустя, в исходе одиннадцатого, старик запер сына и Кольба в смежном с погребом маленьком, крытом черепицей чуланчике, где находились приборы для перегонки ангулемских вин, из которых изготовляются, как известно, все виды виноградной водки, именуемые коньяком.

— О! Да тут настоящая фабрика... вот и дрова и котлы! — вскричал Давид.

— Стало быть, до завтра? — сказал Сешар-отец. — Уж куда ни шло, запру я вас тут да спущу с цепи двух моих собачек. Пусть-ка попробует кто-нибудь подкинуть вам хоть клочок бумаги!.. Завтра ты покажешь мне свое изготовленье... Но гляди, чтобы хороша была! Я войду с тобой в компанию. Тогда дела пойдут гладко, без сучка и задоринки...

Кольб и Давид оказались запертыми в погребе, и там почти два часа они дробили и разминали стебли с помощью толстых брусков. Огонь пылал, кипела вода. Около двух часов ночи Кольб, менее поглощенный работой, нежели Давид, услыхал вздох, похожий на икоту пьяницы; он взял сальную свечу и стал осматриваться по сторонам; и тут-то он разглядел фиолетовую физиономию папаши Сешара, заслонившую собой квадратное окошечко над дверью, через которую винокурня сообщалась с подвалом и которая была прикрыта порожними бочками. Лукавый старик ввел сына и Кольба в винокурню через наружные двери, через которые выкатывали бочки с вином для продажи. Вторая, внутренняя дверь позволяла вкатывать бочки из подвала в винокурню, минуя двор.

— Эй! Папаша, это вам не игрушки! Вы шелали натувать ваш сын... Знаете, што ви телаете, когта выпиваете кароши вино? Ви угощаете мошеника...

— Ах, отец!.. — сказал Давид.

— Надобно же мне знать, нет ли у вас в чем нужды? — сказал винокур, почти протрезвившись.

— И штоп сошустфовать нам, папаша праль этот лесенка?.. — сказал Кольб, когда, освободив проход, отпер двери и увидел взобравшегося на приставную лестницу старца в ночной сорочке.

— Щадите хоть здоровье свое, отец! — вскричал Давид.

— Неужто я стал лунатиком? — сказал пристыженный старик, слезая с лестницы. — А все ты! Родному отцу не доверяешь, вот и довел меня до того, что мне всякое стало чудиться. Я и подумал: а что, как мой сынок и впрямь спутался с чертом?

— Самих вас шорт на шерфонцах попутал! — вскричал Кольб.

— Ложитесь спать, отец, — сказал Давид. — Заприте нас, ежели вам угодно, но не трудитесь возвращаться: Кольб будет сторожить.

На другой день, в четыре часа пополудни, Давид вышел из винокурни, уничтожив прежде все следы своей работы, и преподнес отцу листов тридцать бумаги, по тонкости, белизне, плотности и прочности не оставлявшей желать ничего лучшего, и филиграном ее служил отпечаток сетки волосяного сита. Старик взял образцы, попробовал на язык, как положено Медведю, измлада приученному определять качество бумаги на вкус; он щупал бумагу, мял, складывал, — короче, подвергал всем возможным испытаниям, которые применяют типографы, чтобы установить ее качество, и, хотя ему нечего было поставить на вид сыну, однако ж он не желал признать себя побежденным.

— Поглядим еще, годится ли она для печати!.. — сказал он, чтобы избавиться от похвал сыну.

— Шутак! — вскричал Кольб.