Утраченные иллюзии

- Я всего лишь смиренный служитель церкви,- продолжал этот человек, и ужасное выражение исказило его лицо, обожженное солнцем Испании,- но ежели бы люди так меня унизили, истерзали, предали, продали, как поступили с вами эти негодяи, о которых вы мне рассказывали, я поступил бы как мавр пустыни!.. Да, я душою и телом предался бы мщению. Меня не устрашили бы ни виселица, ни гаррота, ни осиновый кол, ни ваша гильотина... Но я не отдал бы своей головы, покуда не раздавил бы моих врагов своею пятою!

Люсьен хранил молчание, у него пропала всякая охота вызывать этого священника на откровенность.

- Есть потомки Авеля и потомки Каина,- сказал в заключение каноник.- Во мне течет смешанная кровь: Каин для врагов, Авель для друзей... И горе тому, кто пробудит Каина!.' А впрочем, вы ведь француз, а я испанец, притом каноник!..

"Вот так мавр! Что за натура?"-сказал самому себе Люсьен, вглядываясь в покровителя, посланного ему небом.

Аббат Карлос Эррера не был похож на иезуита, он вообще не был похожи на духовное лицо. Плотный, коренастый, большерукий, широкогрудый, сложения геркулесова, он прятал под личиной благодушия взгляд, способный внушить ужас; лицо его, непроницаемое и обожженное солнцем, словно вылитое из бронзы, скорее отталкивало, нежели привлекало. Только длинные прекрасные волосы, напудренные, как у князя Талейрана, придавали этому удивительному дипломату облик епископа, да синяя с белой каймой лента, на которой висел золотой крест, изобличала в нем высшее духовное лицо. Черные шелковые чулки облегали ноги силача. Изысканная опрятность одежды говорила о тщательном уходе за своей особой, что весьма необычно для простого священника, да еще в Испании. Треугольная шляпа лежала на переднем сиденье кареты, украшенной испанским гербом. Несмотря на столь отталкивающие черты, впечатление от его наружности сглаживалось манерой держаться, резкой и вместе с тем вкрадчивой; явно священник строил куры, ластясь к Люсьену почти по-кошачьему. Люсьен с тревогой ловил каждое его движение. Он чувствовал, что в эти минуты решается вопрос, жить ему или не жить. Они подъезжали ко второй станции после Рюфека. Последние слова испанского священника затронули многие струны в его сердце: и, скажем в скобках, к стыду Люсьена и священника, проницательным взглядом изучавшего прекрасное лицо поэта, то были самые дурные струны, те, что звучат под напором порочных чувств. Люсьен опять грезил Парижем, он опять брался за бразды власти, которые выскользнули из его слабых рук, он дышал местью! Причина его попытки к самоубийству - наглядное сопоставление провинциальной жизни и жизни парижской - исчезла; он опять попадет в свою среду, но отныне он будет под охраной политика, в коварстве не уступающего Кромвелю.

"Я был один, нас будет двое",- говорил он самому себе. Чем больше проступков находил он в своем прошлом, тем больше внимания к нему выказывал каноник. Сострадание этого человека возрастало по мере того, как развивалась скорбная повесть Люсьена, и ничто его не удивляло. Однако ж Люсьен спрашивал себя: каковы же побуждения у этого исполнителя королевских козней? Сперва он удовлетворился обычным объяснением: испанцы великодушны! Испанцы так же1 великодушны, как итальянцы мстительны и ревнивы, как французы легкомысленны, как немцы простодушны, как евреи низменны, как англичане благородны. Исходите из противоположных утверждений, и вы приблизитесь к истине. Евреи завладели золотом, они пишут "Роберта-Дьявола", играют "Федру", поют "Вильгельма Телля", заказывают картины, воздвигают дворцы, пишут "Reisebilder" [51] и дивные стихи, они могущественны, как никогда, религия их признана, наконец, у них в долгу сам папа! В Германии по малейшему поводу спрашивают иностранца: "А где ваш контракт?"-настолько там развито крючкотворство. Во Франции вот уже полвека как рукоплещут при лицезрении отечественной глупости на подмостках, по-прежнему носят немыслимые шляпы, а смена правительства сводится к тому, что все остается по-старому!.. Англия обнаруживает перед лицом всего мира вероломство, по низости равное только ее алчности. Испанцы, обладавшие золотом обеих Индий, теперь лишились всего. Нет страны в мире, где так часто прибегали бы к яду как к орудию мести и где нравы были бы так легки и люди так любезны, как в Италии. Испанцы долгое время жили за счет доброй славы мавров.

Когда испанец опять садился в экипаж, он шепнул вознице:

- Гоните, как на почтовых. В награду три франка.

Люсьен колебался, священник сказал: "Пожалуйте же!" - и Люсьен сел в экипаж, решив сразить своего спутника преимуществом ad hominem [52].

- Отец мой,- сказал он,- человек, только что развивавший с величайшим хладнокровием такие теории, которые "большинство мещан сочло бы глубоко безнравственными...

- Да они и есть таковы,- сказал священник,- недаром же, сын мой, Христос пожелал, чтобы соблазн вошел в мир. Потому-то мир и выказывает такой ужас перед соблазном.

- Человека вашего закала не удивит вопрос, который я хочу предложить.