Утреннее море

Море однообразно: в нем все по-прежнему. Смотреть на него совсем не стоит: это все равно что смотреть на животное без головы и со множеством спин, которые все время изгибаются. Пенящаяся красная плоть, изрыгаемая глубоко погруженной пастью. Фарид ищет глазами эту голову, которая никогда не показывается: доходит до поверхности и тут же исчезает.

Ему интересно, каково оно — лицо моря.

Один из сомалийских парней выстрелил в воду, чтобы проверить осветительные ракеты. Но ничего не вышло — ракеты оказались испорченными, как и эта посудина. Парень напился вместе со своими приятелями, алкоголь сжег их желудки и мозги. Теперь они дерутся.

Все пассажиры выглядят бледными, серыми, точно веревки. Всех уже вырвало. Рвотные массы текут по мокрому дереву под рокот моря.

Джамиля велит сыну неотрывно смотреть в какую-нибудь точку на горизонте, чтобы не страдать морской болезнью.

Фарид обшаривает глазами небосвод, где садится солнце.

В лицо им летит темный дым от солярки. Мать прижимает Фарида к себе. Тот хочет ощутить материнское тепло, материнский запах. Но Джамиля опьяняется дизельным выхлопом: это запах путешествия, запах надежды.

У Фарида болят глаза и ноги. Поверхность моря стала наклонной: баржа накренилась на один борт. Им отведено определенное место, и перебраться куда-нибудь еще нельзя. Хнычет какая-то девочка, двое мужчин громко переговариваются на неведомом Фариду диалекте. Он задыхается, от солнечных лучей на губах появилась корка. Джамиля строго отмеряет порции воды. Они все уменьшаются: теперь не удается даже промочить язык. Естественные надобности отправляются в ведро, которое затем выливают в море. Кто они все — животные? Нет. Животным незнаком этот страх смерти. Море — замкнутый мир. Мир внутри мира. Со своими законами, со своей мощью. Он растет, он вздымается. Баржа напоминает панцирь мертвого скарабея вроде тех, иссохших от ветра, что Фарид находил в мелком песке. Голова Фарида полна соли. Соль не уходит, даже если закрыть глаза. Он вспоминает листья диких каперсов — те, что его мать жевала и клала ему на лоб, когда он болел. Он вспоминает бродячего торговца, который очищал индийские фиги[7] быстрым, волшебным движением. Джамиля покрошила ему в рот кунжутную палочку, но горло — словно каменное.

Море — это гора, которая поднимается. Водяные холмы внушают Фариду страх. Мотор пыхтит, как умирающий верблюд.

Ночью становится холодно: над водой температура ниже, чем на земле. Море — как черная бумага. От него исходит пар, который не рассеивается, а стелется вплотную к воде. Фарида пробирает дрожь. Мать завернула его в свое покрывало, скользкое, словно кожура плода. Фариду холодно под покрывалом. Ветер безжалостно хлещет его. Фарид прижимается к телу матери, ищет теплую грудь. Та дрожит, как и он, напоминая корзину, внутри которой копошатся змеи. Уже давно мать не разрешала ему прикасаться к своей груди: Ты уже большой. Но сейчас она притягивает его к этому месту, еще хранящему немного дневного тепла, наподобие камней. В конце концов, ведь это счастье — прижаться вот так друг к другу, счастье, что вокруг ветер и море. Фарид засыпает. Он думает о пальмах, под широкими листьями которых когда-то укрывался от дождя. Старик Агиб — тот, что шьет берберские башмаки для туристов, сидя на солнцепеке, — однажды сказал, что все их невзгоды случились из-за нефти, что, не будь под пустыней черного моря, ни один диктатор не пожелал бы диктовать им свои законы и ни один иностранец не пришел бы защищать их, запуская крылатые ракеты. Агиб наставил тогда на него палец, исколотый иглой: Нефть — это дерьмо дьявола. Не доверяй тому, что кажется богатством: оно хуже ловушки для обезьян. И то, что для одних — богатство, для других — всегда несчастье.

Поэтому Фарид по-прежнему доверял газели, которая подходила прямо к дому и съедала то, что оставалось от обеда.

Воцарился полный мрак, луна скрылась. Парень, подливающий солярку в двигатель, щелкает пластмассовой зажигалкой и, пошатнувшись, бросает ругательство: из-за морской сырости пламя тут же гаснет. Материнские объятия ослабевают, руки ее уходят вниз вместе с баржей, проседают, как повозка в пустыне.

Фарид ждет рассвета. Ждет Италии. Там женщины не закрывают лиц и есть куча телеканалов. Они сойдут на берег под вспышки камер, их сфотографируют. Им дадут игрушки, кока-колу и пиццу.

Рашид, отец дедушки Мусы, уже проделал этот путь в начале века, когда итальянцы жгли деревни, вышвыривали бедуинов из оазисов и заталкивали их в тесные загоны, точно коз. Рашид был веселым парнем. Он играл на табле[8] и собирал резину с гевей. Его братья умерли в депортации, а его погрузили на корабль и отправили на пограничные острова Тремити. Больше о Рашиде не было известий. Умер ли он там или начал новую жизнь?

Фарид глядит на море.

Дедушка Муса рассказывал ему о путешествии своего отца.