Утреннее шоссе

Клямин не торопился. Ему не хотелось ничего рассказывать. Ни о том, что с ним стряслось. Ни о том, как в четыре утра погрузил в багажник все что мог из ценных вещей, запер квартиру и рванул из города. Поначалу подался на побережье, прожил два дня в Ялте, потом махнул в Старый Крым и там провел три дня. Все это время ему казалось, что его вот-вот обнаружат. Или власти, или люди Серафима. В конце концов ему пришла в голову мысль махнуть к Антонине. А там время покажет…

– Слушай, что у тебя болтается на цепочке? – Антонина аппетитно хрумкнула соленым огурцом.

– Фотография матери.

– Покажи.

– Руки измазаны.

– Я сама достану. – Антонина мигом вытерла руки о полотенце и потянулась к медальону.

Ее пальцы коснулись груди Клямина. Они шарили, медленно спускаясь вниз от горла в широко распахнутый ворот спортивной куртки. Клямин поймал ладонью шершавую, жесткую кисть Антонины и прижал к груди. Вблизи черты ее лица размазывались, а здоровая кожа высвечивала изнутри накопленным за лето чистым солнцем. Клямину чудился вольный запах леса, цветов и трав, настоянный на дожде…

– Не балуй, Антон, – тихо промолвила Антонина.

– Что так?

– Не балуй… Потом ты меня возненавидишь. И мне будет тяжело.

Второй рукой Антонина решительно отвела ладонь Клямина в сторону и достала медальон. Она вглядывалась в лицо женщины на пожелтевшей фотографии. Вздохнула, захлопнула крышку и закинула медальон в ворот куртки.

– Красивая была, – проговорила Антонина.

– Дочка моя на нее похожа, – проговорил Клямин. Антонина отломила горбушку, намазала ее маслом:

– Ты про друга своего рассказывал. Помнишь? Историю с дочкой, о которой тот ничего не знал… Твоя история?

– Моя.

– То-то! – с каким-то злорадством воскликнула Антонина. – Такой историей никого не обманешь. Я и тогда тебе сказала. Ну и что?

– Люблю я ее, Антонина.

– Вот и хорошо, – кивнула она. – Что же ты ускакал?

– Это другая история, не будем о ней. Поживу у тебя немного, огляжусь.

– Накуролесил небось и деру дал. – Антонина бросила на Клямина пытливый взгляд.

Он с маху стукнул кулаком о стол. Гневно сверкнул глазами.

– Сказал – не будем, так не будем! Ясно?!

Антонина втянула голову в плечи, опуская на грудь многоярусный зоб. Кое-кто удивился бы, глядя со стороны на своенравную, острую на язык, а сейчас такую покорную Антонину.

– Не будем, не будем, – торопливо согласилась она и пробормотала потише: – Ну и характер. Представляю, как дочке-то твоей достается. – Она искоса взглянула на Клямина.

– Как ты сказала?

– Говорю, дочке твоей нелегко, – смелее повторила Антонина.

– Дочке, дочке… Моей дочке! – воскликнул Клямин, словно прислушиваясь к чему-то. – А ведь верно… Трудно ей приходится, да… Ничего, вот вернусь… Вернусь же я когда-нибудь… Представляешь, Антонина, вваливаюсь я, скажем, в клуб. С дочерью. Все зыркают, шепчутся. Кого еще на буксире привел этот пижон?! Да какая красавица! И чего она в нем нашла? А я и говорю: «Познакомьтесь, моя дочь!» Вот будет кино, а? Ты скажи, Антонина, как, по-твоему… Нет, лучше помолчи! А то брякнешь что-нибудь – все кино мне сорвешь. Помолчи! Ни звука.

По лицу Клямина блуждала незнакомая Антонине улыбка. Застенчивая и добрая. Как у близоруких людей. Понемногу она спряталась, высохла. Словно вода, впитанная песком.

Встав, Клямин прошелся по комнате, остановился у комода, заставленного фотографиями в рамках. Узнал Тимофея, хмыкнул. Сколько неприятностей у него, Клямина, связано с этим русоволосым человеком! И еще почему-то в эту минуту Клямин подумал о том, что у него нет настоящих друзей, с которыми можно было бы поделиться самым сокровенным, – нет…

– Ты, Антонина, прости. Я часы должен был прихватить Тимофеевы, обещал тебе…

– В другой раз привезешь, – сказала Антонина. – А не то я поеду работу принимать – заберу. Ты, Антон, не рассердишься? Я тебе одну штуку скажу.

– Ну?

– Я ночевать к двоюродной сестре ходить буду.

– Что?! – Клямин засмеялся. – Да ты что, елка лесная! Не трону я тебя. Запрусь у себя и буду спать. Придумала тоже – к сестре. – Клямин ходил по комнате, не сводя озорных глаз с хозяйки, и с каждой новой точки Антонина казалась ему другой. То беспомощной, слабой и привлекательной, то громоздкой и вдвойне уродливой…

Слова Клямина ударили Антонину в самое сердце. Она не поднимала глаз от стола и теребила пальцами горбушку.

– Я не поэтому, Антон… Положение у меня такое сейчас – от людей завишу. Узнают, что у меня мужчина ночует, когда Тимофей еще не остыл, и откажут в деньгах на памятник. Скажут – сама пусть достает, раз такая. Рады будут причину найти. Особенно эта сука деверь. Он и то, что дал, отберет… Ты уедешь, а мне тут жить.

– Как знаешь, Антонина.

– Скажу: товарищ Тимофея приехал проведать – не знал, что Тимофея нет в живых.

– Говори что хочешь, Антонина. Я долго не задержусь. Говори что хочешь.

Возвратясь к столу, Клямин налил себе еще пива. Но не выпил, передумал, потянулся к консервам…

– У тебя книги-то есть какие-нибудь?

– Как же, Тимофей собирал. Да и я не отставала… Вот!

Антонина резво вскочила и открыла матерчатый полог.