Утреннее шоссе

– Я думала, Антон, надо ли мне признаться, раз все уже произошло. И решила – надо. Жить, как крыса в норе, не могу и не хочу… Четыре дня назад Наташа мне позвонила. Сказала, что виделась с Серафимом. Пригрозила ему, чтобы тот оставил тебя в покое… Потом ей позвонил какой-то мужчина и сказал, что может отвезти ее к тебе, повидаться. Назначил ей свидание на Южном шоссе, у пляжа. Я хотела поехать с ней, Антон. Но она заупрямилась. Она ревновала меня к тебе – так мне кажется… Обещала позвонить. И пропала. Я решила, что она уехала к себе, билет был куплен. Ждала ее письма… Вот и все, Антон…

– Зачем ты так себя вела? – через долгую тяжелую паузу проговорил Клямин.

– Ради тебя, Антон, – тихо ответила Лера.

– Вот еще! – Клямин старался подавить злобу.

– Ты должен был знать, что тебя ждут. Понимаешь? Год, два, пять. Ждут! Чтобы ты там держался, Антон… И она бы ждала, я знаю. Она была такой же одинокой, как и ты.

Во сне он стонал, вскидывался и, ослепленный светом невыключенной люстры, вновь падал навзничь, ненадолго затихая.

Под утро его разбудил шум первого трамвая. Клямин поднял руку с часами к глазам. Половина шестого. Он поднялся, с досадой вспомнил об оставленных в машине комнатных туфлях, в носках прошел в ванную комнату, приблизился к зеркалу и принялся рассматривать свое лицо. Припухлые от дурного сна глаза казались одинаковыми. Щетина упрямо пробивалась сквозь кожу, особенно густо засеяв широкий подбородок. Он включил бритву и долго, тщательно водил ею по лицу, пока не добился идеального результата. Повернул кран с красной нашлепкой. По утрам горячая вода сразу не появлялась. Надо было переждать, спустить остывшую за ночь воду…

Возвратясь в комнату, Клямин принялся расставлять по местам разбросанные вещи. Его удивил кавардак, который царил повсюду. Все удивляло, словно он впервые сюда попал. Раздражение вызывали визитные карточки: они проскальзывали между пальцами – никак не ухватить. Клямин не сразу сообразил, куда их сунуть. Рассердясь, он пихнул карточки в карман куртки, надеясь на улице выбросить…

К тому времени пошла горячая вода.

Он перемыл посуду, сваленную в раковину. Остатки еды на фаянсе засохли, и не так-то легко было довести тарелки до привычного блеска, а Клямин терпеть не мог нечистой посуды.

Включив газ, он поставил чайник. На завтрак он решил сделать яичницу с колбасой.

Стоя под прозрачным колпаком из быстрых горячих струй душа, Клямин прислушивался к стуку сердца. Он приложил ладонь к груди и ощутил ровные, тихие толчки. «Что же ты не болишь-то? – говорил он вслух. – Столько вокруг меня наворочено, а ты не болишь… Ты ведь болеть должно, имеешь право, а не болишь. Прошлый раз – помнишь, как ты меня напугало? Что же ты сейчас успокоилось? Или теперь ты уже не мое? Принадлежишь другому человеку, хотя и остаешься в моей оболочке, да? Разочаровалось во мне? Думаешь, что я только хулиган, подлец, сорвиголова и что нет у меня совести, да? Зачем же?! Кто, если не ты, знает меня до конца? Слабый человек, верно… Помнишь отца Андрея, священника из Терновки? Он сказал, что слабый по натуре человек легче живет. Не прав батюшка. Может, он и живет легче, зато труднее расплачивается за все, это точно… И еще самое ужасное – я почти не вспоминаю о ней, о своей дочери. Ты замечаешь? Не скажу, что заставляю себя не думать о ней, нет, просто не вспоминаю. Вот странная штука, да? Видно, я действительно совсем пропащий человек. А может быть, я живу уже в каком-то ином мире, а? Где все мне до фени хромой, а? – Клямин высунул голову из окутанного паром колпака и прислушался. – Звонят вроде… Пришли, значит. Не могли повременить, пока я приведу себя в порядок. Там хрен дождешься завтрака. Хлеба с водой разве что дадут, пока на довольствие не зачислят…»

Спокойно, неторопливо Клямин прикрутил кран, отряхнулся, набросил на мокрое тело халат и зашлепал к двери.

Звонок звонил не переставая.

«Не терпится им, не терпится». Клямин подошел к двери и крикнул:

– Женщина есть среди вас?

– Какие женщины, гад?! – донесся хриплый голос плешивого Ефрема. – Совсем свихнулся на этом деле?

Клямин открыл дверь.

– Тю, – сказал он разочарованно. – Думал, за мной пришли, а я голый.

– За тобой и пришел, – проговорил Ефрем. – Забыл, что ли? Сам хотел с хозяином повстречаться.

– Ах да… Ну проходи, Плешивый. Что, дождь идет?

Ефрем вошел в прихожую, сбросил мокрый плащ. Коренастый и крепкий, он был похож на бетонную уличную тумбу.

– Испугал ты меня: думал – опять сбежал… Здорово!

– Проходи, располагайся, я пойду оботрусь.

Оставляя на паркете влажные следы, Клямин прошлепал в ванную.

– Жрать будешь, Плешивый? – крикнул он, обтираясь мохнатой простыней.

– Буду! – крикнул в ответ Ефрем. – А что есть?

– Найдем. Я тебе яичницу могу сварганить. Из пяти яиц.

– Что я – слон? – возразил Ефрем. – Такое скажешь. Лучше всмятку парочку. У меня брюхо не в порядке.

– Ну! А я думал – ты железо жрешь.

Так они перекидывались сквозь дверь, пока Клямин не вышел из ванной.

– Брюхо, понимаешь, барахлит. Язву нажил. А был и точно как слон.

– Ты и сейчас вроде не цыпленок.