Утренняя заря

— Так вот, кум Лайош, то есть… это… товарищ Бицо, — с заминкой произнес Гач, — какие у тебя на этот счет соображения? Примете нас в члены? Подходим мы вам?

— Да! — решительно ответил Бицо.

Он стер пену с рук, собрался с духом и начал речь, будто стоял не в полутьме кухни на цементном полу, а на освещенной лучами солнца праздничной трибуне, украшенной цветами и красными флагами.

— Товарищи! Друзья! — начал он торжественно, но тут же замолчал и не сказал больше ни слова, потому что в этот момент в дверях появилась тетушка Бицо, а вслед за ней, едва не наталкиваясь на нее, взъерошенный мужчина с вытаращенными глазами — пономарь приходской церкви.

— Соседка, тетушка Бицо, — возбужденно причитал он тоненьким голосом, — помогите, поддержите, спасите нас. Бог вас благословит за это, прошу покорно…

— Спасти? — удивилась тетушка Бицо. — От чего, господин Замбо? Кто хочет вас погубить?

— Его преподобие господин пастор, — пролепетал испуганный сын церкви. Он прикрыл глаза, опустил сложенные для молитвы, просящие о милости руки на грудь, поставив ноги в стоптанных остроносых башмаках носками внутрь. Неуклюжий, женоподобный, безбородый, этот мужчина олицетворял собой разгильдяйство и слабоумие. — Волы, прошу покорно, приходские волы, — простонал он визгливо, — из-за них я в такую беду попал… Представьте себе только: нашлись! Ведь они там были, за линией фронта, их нилашисты забрали. Выписали даже расписку, что волы Шаму и Шамшон — это наша собственность, но для безопасности, чтобы спасти их от мобилизации на фронт, взяты у нас… На документе и печать есть!.. Так вот теперь, только что, когда святой отец читал у себя дома псалтырь, по улице гнали ревущее стадо, а в нем, прямо с краю… наши Шаму и Шамшон. «Перст господен! — сказал его преподобие. — Беги, — говорит, — Замбо, постарайся вернуть нашу законную собственность…» Понимаете? Вернуть! Это я-то! Голыми руками! Шаму и Шамшона!..

— Ну и бегите, возвращайте сами! — со злобой выкрикнул старик Бицо. — Ваш святой отец ни кум нам, ни сват!

— И-извините, прошу покорно… — попятился, разводя руками, будто готовясь прочитать «С нами бог», верный сын церкви. — Я бы и сам ни за что, я ни на секунду не задержал бы господ товарищей… Тетушка Бицо… я к ней пришел как к верной дочери нашей церкви, прошу покорно…

— Почему? Скажи хоть слово! Господи… развяжи ему язык! — выкрикнула тетушка Бицо, теряя терпение.

— Потому что, ой помоги мне, святой Иштван, потому что волы… находятся, так сказать, под охраной. А как я скажу, как объясню страже, когда я ихнего языка не знаю? А тетушка Бицо знает…

Тетушка Бицо подумала немного, наморщив лоб, а потом вытерла испачканные отрубями и помоями руки о фартук и решительно сказала:

— Пошли.

— Мать, у тебя других дел нет? Чего вмешиваешься не в свое дело? — строго спросил жену старый Бицо.

— А что? — ответила с кроткой, близкой к бездумью логикой тетушка Бицо. — Помогать надо тем, кто в беду попал… А господин пастор хоть и жадный, хоть и ума у него мало, но тоже ведь человек… — С этими словами она направилась к двери.

Вслед за ней засеменил и служка, с трудом передвигая ноги и выворачивая их носками внутрь.

Как только они оказались за воротами, как только тетушка Бицо сочла, что осталась со своим протеже один на один, она начала резким и довольно-таки оскорбительным тоном поучать сына церкви — и не слышал этого только тот, кто не хотел слышать.

— А колокол? Что с колоколом? Почему он молчит? Запрещено, что ли, звонить в него? Кто сказал, что запрещено?.. А? Его преподобие? Врет! Никто не запрещал! Я-то знаю, мне верить можно: русские на веру не посягают… Но волы, оно конечно, это имущество — что же еще важнее?! Только я не успокоюсь на этом! Одно дело религия, а другое — сам пастор! Пойду вот к русским да пожалуюсь им на него, если он и дальше не будет звонить когда положено…

— Ну, этот святой человек свою порцию получил, — засмеялся старый Бицо. — Эта баба, чего доброго, еще посадит и господина пастора за саботаж.

— Должен заметить, что твоя жена права, Лайош, — задумчиво сказал дядюшка Гач. — Колокольным звоном провозглашают мир, им отмечают время, сзывают на работы и возвещают об их окончании. Поп же здесь беспорядок устраивает, больше того, он такую пропаганду ведет, когда разглагольствует о том, что, мол, русские запретили ему звонить в колокол… Если жена твоя своего не добьется, то мы сами ему прикажем: давай, ваше преподобие, чтобы колокол звонил, как и раньше.

— Она-то своего добьется, за это головой можно поручиться, кум! — развеселился Бицо. — Однако пошли, нам пора идти, товарищи, время уходит — уже без десяти восемь.

И они вчетвером тронулись в путь.

Шли они сосредоточенно, серьезно, по-военному, а в петлице пиджака у каждого было по цветку — по веточке огненно-красной герани.

Старый Бицо собственноручно вдел цветок каждому в петлицу, делал он это молча, озабоченно, сильно моргая, будто ему в глаз попала пылинка.