Утренняя заря

— Знаете, товарищ, — старался он объяснить, подыскивая слова, — когда нас демобилизовали после победы над Врангелем и мы собирались ехать домой, в Венгрию, то мой друг Фери сказал на прощание, потому что он не ехал с нами, а оставался в России: передай, Янош, там, дома, что будет праздник и на нашей улице… Тогда я верил ему и обещал передать вам эти его слова, но, как только мы перешли границу, уменьшилась моя вера. Нас отвели в лагерь, допрашивали, пытали, исповедовали, заперли на два года в карантин, а когда я наконец освободился и вернулся домой, то стал тише воды, ниже травы… А теперь, вот видите, все-таки пришел и наш час… Я думаю, что теперь, конечно, вернется домой и Фери. Как же я буду ему в глаза смотреть, когда он вернется? Ведь я только сейчас передал его поручение. Будьте хоть вы свидетелем, ведь вы ему являетесь родственником, а кроме того, вы секретарь партии, что я все-таки выполнил его просьбу.

Дядя Фери, однако, еще долго, очень долго не приезжал домой. Мы уже думали, что он умер, погиб под бомбежкой во время эвакуации Серпухова, где он тогда жил. Только моя мать упрямо повторяла, что этого не может быть, жив он, обязательно жив, чует ее сердце, что жив.

Жизнь показала, что она была права. Да, именно так. Два года назад мой дядя Фери Леке во второй раз воскрес. Мы получили от него письмо, что он жив-здоров, семья его тоже находится в добром здоровье и он просит дорогих родственников ответить на его письмо, и пусть напишет каждый из нас, в отдельности и поподробнее.

Так мы и сделали — послали ему письмо. А потом, когда с венгерской парламентской делегацией меня направили в Советский Союз, я от имени всех родственников смог со слезами радости на глазах обнять моего дядю Фери и всю его семью.

Тогда-то он мне и пообещал приехать на родину и навестить своих родственников. «Пусть я советский гражданин, но я сын Венгрии», — сказал он. Дядя Фери сдержал свое слово, и вот наконец после сорока трех лет отсутствия он приехал домой и провел целый счастливый месяц с любящими его родственниками.

Ехали мы с ним в Венгрию вместе, и я был свидетелем того, как он после стольких лет разлуки узнавал свою родную землю, как вспоминал давно позабытые исконные местные слова области Ваш и как, потрясенный встречей с оставшимися еще в живых братьями и сестрами, взял в руки ссохшуюся цитру без струн, которую когда-то еще молодым пареньком сам смастерил и которую хранила все это время на чердаке моя мать.

Кто же, как не он, старый интернационалист, тридцать четыре года назад вступивший в партию и сорок три года проведший вдалеке от своей маленькой родины, мог оценить всю разницу между оставленной им в то далекое время Венгрией и той страной, которую он нашел теперь, после своего возвращения. Не случайно сказал он одному родственнику, крестьянину, хваставшему перед ним своим хозяйством, лошадьми, коровами, новым домом:

— Хорошо живешь, и дела твои идут хорошо, хотя ты и родился сыном батрака. Только думаешь ли ты когда-нибудь, кого должен благодарить за это?

Уезжая обратно в Советский Союз, он сказал кое-что и мне. Показывая на свои часы, которые после стольких лет и скитаний снова вернулись к нему, дядя Фери сказал:

— Эх, братишка, дорогой мой племянник-писатель, если бы эти часы умели говорить!

Может быть, я слишком пристрастен, но рассказанная история кажется мне символичной: дядя Фери в те далекие времена вместе с тысячами других венгров стал солдатом революции и, заслужив пенсию в Советском Союзе, посетил свою родину и близких как советский гражданин, но остался он сыном Венгрии.

Он был одним из тех, кто, сражаясь против Краснова, Колчака, Врангеля, боролся и за свою родину. А когда пробил исторический час, советские люди помогли победить революции в нашей стране, принесли освобождение всему нашему народу.