Утренняя заря

Наконец в тысяча девятьсот двадцать пятом году, примерно к рождеству, пришло долгожданное письмо с ответом. В то время я был уже большим мальчиком, овладел в школе азбукой и приступил к таблице умножения. Письмо было написано лиловыми чернилами, каждая строчка выведена красивым, каллиграфическим почерком. До сегодняшнего дня не забыл я содержания этого письма.

«Дорогие братья, сестры и милый зять! Вернулся бы я к вам, если бы не знал, что такого человека, как я, ждут жандармы и виселица. Когда произойдет наша радостная встреча, я этого сейчас не могу вам сказать, но уверен, что мы увидимся. Надо верить в будущее, потому что оно принадлежит нам, рабочим».

Что понимает в жизни ребенок? Откуда может он знать, почему горько плачет, всхлипывая, его мать? Почему понимающе качают головами, сжимая тяжелые кулаки, его неразговорчивые родственники?

— Значит, поэтому не может он приехать, — говорят они. — Наш Фери стал коммунистом.

За этими словами следует долгое молчание. Родственники исподтишка сочувственно посматривают на моего отца: после разгрома Советской республики в Венгрии в 1919 году моего отца обвинили в коммунизме, белые офицеры кололи его штыками и били прикладами винтовок.

Посидев еще немного, родственники с печальными лицами неловко, на цыпочках выходят от нас, как будто они опять увидели под нашими окнами сверкание жандармских штыков…

В моей памяти навсегда остался зимний вечер, когда в ранних сумерках передо мной впервые возник образ страны, где учился дядя Фери, где он женился и создал семью. Постепенно моя детская фантазия стала рисовать мне эту страну в виде волшебного заморского царства, полного всяких чудес. Там дети учатся бесплатно, думал я, там не надо выбирать все до последней монетки из тощего кошелька отца, чтобы купить к первому сентября книги и тетради, а в школах там нет чванливых барских сынков, презирающих таких ребятишек, как я, за то, что мы ходим в латаной одежде. Только прилежание и знания принимаются там во внимание, и каждый может выбрать себе профессию по своим способностям и наклонностям.

Пусть господские газеты, газеты патера и учителя, пишут совсем другое. Какое это может иметь значение? Письма из Москвы приходят редко, иногда только раз в год, но все же приходят — и письма, и фотографии. Напрасно кромсают эти письма ножницы цензора, напрасно замазывают черной краской написанные каллиграфическим почерком строчки, чтобы нельзя было разобрать отдельные слова, фотографии показывают нам дядю Фери и его семью, рассказывают о стране, где живет герой семейных легенд и надежда семьи, бывший рабочий сахарного завода, потом красноармеец, а теперь директор советской больницы Ференц Леке. Вместе с письмами и фотографиями издалека приходят к нам и надежда, и бодрость, посылаемые оторванным от семьи, но сохранившим с ней связь родственником.

Перо перестает бегать по бумаге, я останавливаюсь и удивляюсь тому, что пишу: не анахронизм ли это? И все-таки я убежден, что именно так все и было, хотя мне трудно теперь вспомнить, что говорили у меня в семье, что шло от родственников, что думал я сам, жадно ловя каждое слово дядиных писем.

Пятилетка, создание тяжелой промышленности, коллективизация… Надо прямо сказать, что ни я, ни моя семья не разбирались особенно во всем этом. Нам было трудно понять то, о чем писал дядя Фери. Теперь я знаю, почему язык его писем был таким тяжелым: учеба и повседневная работа приучили его думать по-русски, из Венгрии он уехал необразованным пареньком, приобретенные им знания и понятия не укладывались в рамки родного языка. Поэтому и случалось, что он не находил соответствующих венгерских слов, сам переводил новые выражения с русского и фразы его писем казались нам написанными на чужом языке.

На что только не способно любящее сердце, в котором даже в аду нищеты и безработицы пробуждается надежда на лучшую жизнь! Фотографии рассказывали родственникам о том, чего они не могли понять в письмах из-за тяжеловесности языка и помарок цензуры. Вспоминая о том, как правильно и безошибочно судили мы по этим фотографиям о неизвестной нам жизни далекой страны, я и теперь еще продолжаю удивляться. Возьмем, например, один из самых важных вопросов — индустриализацию. Как нам удалось понять, что это значит? А поняли мы, это из-за одного странного происшествия с карманными часами.

Эти часы дядя Фери получил в виде премии от, какого-то доброжелателя, еще когда работал на сахарном заводе. Это были маленькие никелированные карманные часы. Когда его призвали на военную службу, он из предосторожности оставил часы матери.

— Чтобы не потерять… — сказал Фери. — Да и убить меня могут…