Утренняя заря

Молодка, которую как раз крутит вокруг себя высокий генерал-майор, задорно смеется:

— Как бы не так, дядюшка Пали! Еще как буду волновать — послезавтра на партсобрании.

Крестьянин, которого молодка назвала дядюшкой Пали, смеется и трясет головой, а затем, обращаясь ко мне (я стою, прислонившись к колонне, и от души радуюсь тому, как по-домашнему просто чувствуют себя здесь, на приеме, крестьяне), говорит:

— Боевая женщина! Настоящий танк! Не верится, но это секретарь нашей парторганизации!

— Товарищ Донго! — вырывается у меня неожиданно, так как, только оказавшись носом к носу с запыхавшимся танцором, я узнаю его.

Веселый взгляд, словно вырезанные из дерева скулы, небольшие, молодецки распушенные усы, теплый ворчащий голос — ну конечно же это Пал Донго! Счастливый случай снова свел меня с заслуженным председателем Н-ского сельхозкооператива.

— А-а! Товарищ писатель! — восклицает Пал Донго, обхватывая мою руку своими крупными ладонями, и так сильно и долго трясет ее, что у меня перехватывает дыхание.

— Может, по бокалу винца выпьем? — предлагаю я, чтобы не стоять на пути танцующих и не подпирать стену, когда совсем рядом можно преспокойно сесть за столик и приятно побеседовать.

— Я не против, — соглашается с моим предложением Пал Донго. — Хорошего почина никогда не испорчу.

Мы пробиваемся к столикам сквозь густую сеть танцующих. Поэтому нисколько не удивительно, что, только оказавшись в холле, я вдруг услыхал, как музыкально поскрипывали его начищенные до зеркального блеска, ладно скроенные сапоги.

— Ну и сапожки же у вас! — восхитился я. — Наверняка их тачал какой-нибудь старый сапожник-золотые руки?

— Это точно. — Пал Донго поставил одну ногу на носок и покрутил ею. — Я ему хорошо заплатил.

Не зная, что сказать на это еще, я улыбаюсь, вспомнив, как в сорок девятом году видел Пала Донго босиком. Тем временем нам подают бутылку вина.

И вот Донго сидит напротив меня, сидит словно у себя дома и улыбается. На груди его красуется новенький орден, а глаза искрятся юмором и радостью.

«Сразу видно, что перед тобой счастливый человек», — невольно подумал я, чокаясь с ним бокалом, а вслух сказал:

— За ваши успехи и за ваше счастье!

Играла музыка, звенели бокалы, а из третьего зала доносилось разудалое пение слегка захмелевшего гостя:

Желтый жеребенок с желтым седлом…

Услышав песню, Пал Донго тяжело вздохнул, переложил сигарету в левую руку, а правую опустил во внутренний карман со словами:

— Я вам сейчас кое-что покажу, товарищ.

— Пожалуйста.

— Но только при условии, что вы правильно меня поймете и к тому же не станете надо мной смеяться.

Проговорил он это с таким мрачным видом, что я даже растерялся немного и смущенно забормотал:

— Да, да, разумеется… вы же меня знаете…

И, словно решившись на отчаянный шаг, Пал Донго вытащил из кармана потрепанный бумажник, перетянутый резинкой. Бумажник был старый, с потертыми углами, однако хозяин почему-то не расставался с ним. Не спеша сняв с него резинку, он раскрыл его.

— Я только потому решил вам это показать, — начал он объяснять, — что вы тут заговорили о счастье.

И он положил передо мной карточку, предварительно вынув ее из пергамента, в который она была завернута.

Кто знает почему, но в такие вот задушевные моменты, когда человек безо всякой просьбы раскрывает перед тобой душу, в голову, как правило, приходят глупые мысли. Примерно такая же мысль промелькнула и у меня: «А не влюбился ли этот пожилой Пал Донго?»

И тут же я невольно вспомнил о том, что у него есть жена, дети, более того, даже внуки уже имеются, и, разумеется, если бы он хотел показать мне их фотографию, то наверняка не разволновался бы так. Уж не с секретарем ли парторганизации, этой разбитной молодкой, завязал роман достопочтенный отец семейства?

Однако жизнь, как известно, не любит схем и порой зло подсмеивается над нами.

Из грязного, сильно потертого пергамента была извлечена фотография, на которой был запечатлен не кто иной, как сам Пал Донго. Он сидел на лошади с таким гордым видом, словно хотел крикнуть на весь свет: «Эй, люди, смотрите вы на меня? Смотрите, смотрите! Такой лошади, как подо мной, нет во всей Венгрии, да что там в Венгрии, на всем белом свете, если хорошенько посмотреть!»

И действительно, лошадь, на которой сидел верхом Пал Донго, была чудо как хороша. Белая, арабских кровей, кобылица, стройная и грациозная. В темных глазах ее светился ум. Нет, это была не лошадь, а сказочная жрица!.. Нет, таких и в сказке даже не бывает. А ведь я знал эту лошадь! Знал по сорок девятому году, когда впервые познакомился с самим Палом Донго. А эту кобылу я видел вовсе не у него, и не в кооперативе, а в Баболне. О Баболна! Разве не там находится государственный табун? Там, и только там!

— Лебедь! Ведь это Лебедь! — назвал я кличку лошади, вдруг всплывшую в моей памяти.

— Как?! — удивился Пал. — Вы знаете… эту лошадь?

— Баболна… Мне кажется, что я ее там видел.

— Вы не ошиблись… Она и сейчас там находится.

— Не может быть! Ведь сами-то вы из Задунайского края? Или вы и в Баболне работали?