Утренняя заря

— Ага, не помните… Так знайте же: после того как канавы закопали, людей повесили! Все начальство из области съехалось: губернатор, вице-губернатор, все, кто хочешь. Гайдуки, полиция, гусары — все вооруженные. Народ весь быстро-быстро выгнали, всех от мала до велика, на это поле. И там на глазах всего села для устрашения вздернули Дьюсу, Манцу, Репу и Мака. А ведь хорваты уже вокруг Сомбатхея гарцевали… И вот еще чего я хотел сказать, хотя чего уж тут говорить: девятнадцатый год! Это про обещание, которое ваш отец давал, когда он тут появился да подавил своим автомобилем на деревянных колесах гусей у Семерце… Слышали вы об этом?

— Нет.

— Странно… Господа, то есть… товарищи из Пешта его сюда привезли. Они-то и посадили его в автомобиль на деревянных колеса. Он говорит: «Все ваше будет — земля, замок, даже ферма швейцарских коров. Эти товарищи — посланцы рабочего класса. Братья мои земледельцы, давайте заключим с ними союз, договоримся…» Мы, конечно: «Ура, да здравствует! Вот это речи! Давай, Лайош Бицо, будь нашим делегатом». А что потом? Поместье осталось неразделенным. Управляющего тоже не тронули, только одно время мы его товарищем называли. Что потом было, как офицеры с журавлиными перьями пришли, — это вы, наверное, знаете. Только небось про гусей не знаете. Мишка Семерце, которого сделали сначала старостой, а потом и витязем провозгласили, подал в суд. Так господа заставили вашего отца заплатить за все гусиное стадо, хотя автомобиль — тот самый, на деревянных колесах — задавил только трех, самых хилых… Я считаю, что и теперь по-другому не будет. Землей этой нас соблазняют, и только.

— Но товарищ Эрази! — воскликнул Бицо. — Да ведь сейчас имение-то разделят, землю перемеряют и раздадут безземельным!

Но старик твердил свое, мрачно и упрямо, как абсолютно убежденный в своей правоте человек:

— На словах только… Задумано так… До какого-то времени… — И он поводил плечом. — Сигнал уже был: кто уж это сделал, не знаю, но только кто-то выстрелом из ружья сигналил, что нужно быть осторожным, что земельная реформа еще ничего не значит, а тот, кто покусится на помещичью землю, жизнью своей рискует.

— Из ружья стреляли? Кто? — удивился Бицо.

— А это и Феруш, то есть товарищ Кесеи, тоже хотел бы узнать. В него ведь стреляли, не в кого-нибудь. Вечером, часов этак в десять, он как раз на этой бричке ехал к своей сестре. В него и выстрелили из засады возле дамбы.

— Он ранен?

— Ранен. Вот сюда, в кисть, — показал Эрази. — Он как раз закуривал. Еще счастье его, что папиросная бумага пламенем полыхнула и он голову назад отдернул, а то бы Сюрке привезла его домой мертвого, с простреленным виском… Он, правда, пистолет выхватил, парень-то он крепкий — да бах-бах в кусты! А уж тот, кто стрелял, в ночи исчез — где же его искать?

— Ни следа, ни признаков никаких нет?

— Нету. Единственное, что, судя по звуку, стреляли из жандармского карабина. А следы? Так с тех пор как мы хоронить ходили к Уйфалу у моста, у нас тут только дурак винтовки не прячет…

— Вот видите, а товарищ Кесеи все же не испугался, все же он продолжает делить землю.

Андраш выпалил этот свой аргумент не задумываясь, обрадовавшись, что нашел конец этого клубка.

Но кучер к этому отнесся осторожно. Упрямо топая по своему следу, как лошадь, впряженная в молотильный круг, он твердил:

— Ему что… программу рассказал для всех трех сел: мол, пусть никто не боится, партия коммунистов вышла из подполья, и теперь она будет нашей поддержкой, она нас защитит, цепи с нас и земельные вехи собьет — и пошел… А мы тут останемся. А потом, если что случится, если из Граца придут вдруг жандармы, псы цепные, то нам первым и достанется и штыком и прикладом. Русские-то когда-нибудь все же уйдут к себе домой, не будут же они тут до второго пришествия сидеть.

— Дядюшка Эрази, — проговорил Бицо, — неужели вы боитесь? — Он долгим, испытующим взглядом оглядел исходящего горечью старика.

— Я — нет… Только вот семья. Восьмеро детей у меня на шее… Как говорится, вроде бубенчиков на жеребенке… С ними-то что станется, о них кто позаботится, если что-нибудь не так выйдет? А чтобы вы знали, так я записался. Первым в списке стою, на самом верху. Хотя бы ради дружбы. В конце концов, Феруш — одноклассник мой, приятелем был в молодости. Да и земля, шестнадцать хольдов ведь, тоже не шутка. У нас, знаете ли, основной участок определили в восемь хольдов, а потом еще на каждого живого ребенка по хольду обещали…

Этого Бицо никак не мог понять. Почему тут на каждое «нет» вечно идет «да», и наоборот? Раз Эрази такой нерешительный, раз он никакого риска на свете брать на себя за эту землю не хочет, так не глупо ли навязывать ему ее?

Дорога в этом месте делала крутой поворот. На ее петле стоял крест, поставленный в память о том, что в начале века на фабрике искусственного шелка случился взрыв, которым на это место выбросило тело погибшего кочегара.