Утренние колокола. Роман-хроника

Днем он послушно и старательно работал, вечером блуждал вдоль берега и под шум накатывающихся пенистых волн слагал стихи о далеких странах.

И в каждом стихотворении были несбывшиеся мечты, неосуществленные желания.

В эти годы европейские страны осваивали дальние берега, и какой германский купец, фабрикант не мечтал об основании филиала своей фирмы в далекой загадочной Африке, в стране обещаний – Америке.

Стихи Фрейлиграта стали охотно печатать. Неожиданно на них обратил внимание сам Шамиссо, а потом и друг Гете – Иммерман.

Скоро его стихи вошли в лучшие немецкие альманахи, и знаменитые писатели хвалили их в своих рецензиях.

Так началась слава.

О Фрейлиграте говорили во многих домах, его стихи декламировали на уроках в гимназиях, но в торговой фирме амстердамского купца Сигриста ему не с кем было поделиться ни радостью, ни успехом. Там рассмеялись бы, услышав, что их аккуратный, послушный Фрейлиграт – знаменитый поэт.

Он решил вернуться на родину, в Германию. Барменская торговая фирма «Эйнер и сыновья» предложила ему место конторщика, а Иммерман и Шамиссо обещали помочь с первой книгой стихов.

Утром Фридрих подходил к дому с тревогой. Что могло случиться, раз он понадобился так срочно?

Первым он увидел отца.

Отец ходил по гостиной, бодро распевая военный марш.

– А вот и он! А вот и он! – пропел радостно отец. – Элиза, вы посмотрите, он уже бриться начнет скоро! Самостоятельный молодой человек!

Фридрих в нерешительности остановился у двери.

– Только что заходила фрау Гребер, рассказывала, как хорошо тебя принимали вчера на празднике, Фред, – проговорила, улыбаясь, мама.

Но отец, поморщившись, перебил ее.

– Да, мой мальчик, все эти праздники надо оставить. Оставить и забыть навсегда. А тебе пора становиться настоящим мужчиной. С завтрашнего дня ты становишься коммерсантом, представителем фирмы «Эрмен и Энгельс».

– Какой фирмы? – переспросил пораженный Фридрих.

– Элиза, он не знает самого главного! У своих греческих героев он знает всю родословную. Ну как же – «Этеокл и Полиник». А дела собственного отца от него далеки. Так вот, мой мальчик, сегодня ты можешь улыбаться и радостно петь. А несколько месяцев назад мы стояли перед такой бездной, в какую и заглянуть страшно. Оба моих брата жаждали разрыва. Они не могли взять в толк, что, разделив основной капитал, каждый из нас становился втрое беднее. Но бог помог мне напрячь все силы, и теперь наша семья, – отец показал на Фридриха, маму и себя, – совладельцы новейшей фабрики в Энгельскирхене, а в ближайшие годы мы откроем филиал в Манчестере, Бармене. А потом, мой дорогой старший сын, мы с тобой поплывем в Индию, в Американские Штаты, и там тоже будет стоять наша контора. А эти два простофили, мои родственники, будут вымаливать у нас пощаду.

– Но как же гимназия? Ведь через год…

– Именно, через год. А мне ждать некогда. Я взял огромный кредит, надо выплачивать проценты, и на счету каждый зильбергрош. Мне нужен Фридрих – работник фирмы, а не Фридрих – гимназист, и не адвокат, и не пастор, или кто там еще. С завтрашнего дня можешь забыть всю свою гимназическую премудрость. Зато хитрую простоту коммерции изволь выучить наизусть.

Фридрих поднялся в свою комнату, сел перед секретером, руки у него дрожали, он не знал, что сказать и сделать. Лишь голос отца постоянно разламывал тишину в доме.

Доктор Ханчке был огорчен и растерян.

– Я пробовал убедить вашего отца, мой мальчик, но это выше моих сил, – сказал он, когда Фридрих пришел к нему за вещами. – Остается надеяться лишь, что вы сумеете сами пройти тот курс наук, которого лишаетесь, избрав иную деятельность. Берта уже сложила ваши вещи, мы договорились с возчиком, и он приедет за вашим сундучком через час… А теперь посидите тихо, я допишу ваше выпускное свидетельство.

И своим изящным почерком, которым он гордился уже много десятков лет, которым написал немало статей цицероновой латынью, доктор Ханчке стал выводить на листе с гербом:

«…Во время своего пребывания в старшем классе отличался весьма хорошим поведением, а именно обращал на себя внимание своих учителей скромностью, искренностью и сердечностью и при хороших способностях обнаружил похвальное стремление получить как можно более обширное научное образование…».

Ханчке со вздохом написал еще несколько строк, содержащих похвалы своему бывшему ученику и пансионеру, а потом подумал и добавил слова вовсе необычайные для подобного документа: