Утренние слёзы (Рассказы)

Спустя два года Лёдик говорил мне со вспоминательной грустью в голосе, что он отказался от своего счастья, хотя был впервые в жизни близок к нему.

— Впервые, понимаешь, — говорил он, покачивая печально лысой головой, — впервые был влюблен по-настоящему. Я боялся дотронуться до нее! Испытывал трепет перед ней, испуг, восторг — мистика какая-то! Она это чувствовала и, ты знаешь, была тоже влюблена в меня. Не смейся, да! В этом возрасте возможно такое. Я знаю, она пошла бы за меня замуж… Но посуди, дружище, почти шестнадцать лет разница! Мне будет шестьдесят, я буду старым, лысым чудаком, а она еще женщина в соку, ей еще покуролесить, повеселиться надо, глазки состроить и тому подобное… Жениться на молоденькой, — говорил он, по-учительски внимательно глядя мне в глаза, — значит, заранее обречь себя на рогатую корону. А мне эти царские почести ни к чему.

Лёдик Ландышев оставался самим собою, хотя и носил маску стареющего, уверенного в себе, умного человека, который, увы, ничего уже не ждет от жизни, хотя имеет на это полное право — любить, быть любимым.

«Не судьба! — казалось, говорил он своим печальным взглядом. — Не всем же быть обласканным фортуной! Кому-то и крест нести надо».

Прошло еще несколько лет. Наш дом давно уже снесли, и все мы переехали в новые дома на окраине Москвы. Мы на троих получили однокомнатную квартиру, а мои родители комнату. Истфак я свой, конечно, забросил, но зато окончил к тому времени вечерний политехнический, получил хорошую специальность, стал неплохо зарабатывать.

И я совсем потерял из виду Лёдика. Даже стал забывать его.

Но вдруг — узнаю! Лёдик женился. Это сказал мне мой бывший сосед, с которым я случайно встретился на улице.

— Женился, — рассказывал он, то и дело срываясь на веселый тон. — Выбирал, выбирал и выбрал! По соседству с ним бабенка одна с девочкой, как это говорят, мать-одиночка. Я ничего не имею против! Пожалуйста… Но эта была… Я тебе скажу — пробы негде ставить, пьяница и развратница страшная… У нее даже ребенка хотели отбирать из-за пьянства. Мужиков к себе приведет, а в комнате девочка. Что ж это такое за безобразие?! В суд вызывали, ну, и все такое… В молодости была, наверное, красивая! Но какая же красота, если водка? Глаза опухшие, напудрится, сигарету в зубы — вот и вся красота. Как она Лёдика окрутила, никто не знает. Все удивляются, а он вроде бы ничего. Ребенка удочерил, за ней ухаживает. Смешно! Ты бы навестил товарища-то! Они теперь вместе другой раз выпьют и песни поют.

— Лёдик, песни? — с удивлением переспросил я, ошарашенный всем, что услышал.

— Еще как поет! Орет, главное, спьяну-то! Особенно эту, про какие-то листья… «Листья желтые!..» Не помню. Он у меня над головой поет, слышно. «Листья желтые… чего вам…» Нет, во: «Листья желтые, скажите, что вам снится…»

— Не может быть! Ах, Лёдик, Лёдик! Запел… бедняга.

— Ну, сам приедь и увидишь. Бутылочку привези, они рады будут. Бедновато, конечно, живут, ничего не скажешь… Она ему кое-что вяжет… То шапочку серую, то свитер. Он шапочку эту наденет и ходит всю зиму. Кастрюлька с козырьком. Чудной стал до умору! Но живут дружно. Вроде бы не ругаются. Я бы услыхал… А ты, я гляжу, в порядке? Ну, бывай… Привет своим.

И мы расстались, чтоб никогда уже больше не встретиться в многоликой житейской сутолоке большого города.

К Лёдику я не собрался. Не смог.

Иногда мне снится наш старый двор, и сны мои, как правило, страшные, фантастические, вперемежку с дьявольщинкой, хотя и очень реальные.

Я всегда просыпаюсь в ужасе и боюсь смотреть в темноту. Мне и наяву тогда чудится черное окно и зажженная спичка, кукольно неуклюжая, опухшая баба… И я всякий раз догадываюсь или почти догадываюсь, что мне опять приснился Лёдик со своей пьяницей женой, которую я ни разу не видел. Я подолгу не могу уснуть и думаю о Лёдике, обещая самому себе в ближайшие же дни навестить его…

Ах, Лёдик, Лёдик! Что-то все-таки слепил в своей жизни… Семейный человек! Чужой ребенок, загульная жена… Все-таки он до конца остался самим собою. Знал, на что идет, знал, что не обманывается в этой женщине, потому что все было известно о ней и не надо было рисковать.

Оттого, наверное, и сны мои — страшные.

Бесова нога

Всё ей не так, всё не эдак, и нет у нее покоя на душе, будто родилась она для того только, чтобы высказать свое «фи» живущим на земле, насмеяться вдоволь, попить вина, потанцевать, подурачить мужчин, а потом, когда наступит время, притихнуть, окутаться пепельным дымом и умереть душою в ожидании конца.