Утренний бриз

— До сих пор Трифона нет, — сообщил Бирич. — Ушел давно прогуляться, и нет до сих пор. Уж не случилось ли что-нибудь?

— Напрасно тревожитесь, — сказал дружелюбно Струков. — Трифон молод. Одиночество во время болезни осточертело ему, вот он и решил наверстать упущенное.

— Может быть, — согласился Бирич, но успокоение к нему не пришло. Он пригласил Струкова в комнату, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги сына за окном.

— Я на минутку, — предупредил Струков.

— Рыбина жду с минуты на минуту, — сообщил Бирич, но Струков покачал головой:

— Я по другому поводу, — и, устремив на Бирича пристальный взгляд, сообщил: — А Клещин бежал из Ново-Мариинска…

— Что-о-о?! — Бирич приподнялся в кресле, и его лицо залила бледность. — Что вы сказали?

— Клещин бежал, — повторил Струков.

— Куда? — пальцы Бирича впились в подлокотники кресла. Поняв, что Струков не шутит, он прошептал: — Не может быть…

— Бежал в тундру, — Струков удивился той перемене, которая произошла с Биричем. Он сидел, точно придавленный непосильной тяжестью. Лицо его набрякло. Голова опустилась на грудь. Слишком сильным был удар, нанесенный Струковым.

— Как же мне теперь быть? — тихо спросил Бирич. Он в эти минуты забыл даже о сыне.

Струков был доволен произведенным впечатлением. «Готов, — с внутренней усмешкой определил он. — Можно переходить к главному».

— Я готов вас выручить.

Бирич поднял голову, встретился взглядом со Струковым. В глазах коммерсанта трудно было что-нибудь прочитать. Тень от бровей падала на них, и Струков только чувствовал, что на него устремлен пристальный, вопросительно-подозрительный взгляд. Бирич молчал. Он ждал, что дальше скажет Струков. Но Струков не торопился открывать сразу все свои карты и тоже молчал. Бирич был вынужден спросить:

— Что я должен для этого сделать?

— Я сообщу, что отправил Клещина под лед, — Струков точно не слышал вопроса Бирича. — Я рискую, но… готов вам помочь.

— Как же я отблагодарю вас? — Биричу с трудом дались эти слова. Он привык вымогать сам, и это был первый случай, когда вымогали у него.

— Поделитесь немного пушниной. Не откажусь и от… — Струков потер большим и указательным пальцами, усмехнулся.

— Сколько? — голос у Бирича был сухой, без всякого выражения. Он сидел не меняя позы.

— На ваше усмотрение.

Бирич поднялся с кресла. Струков подумал, что коммерсант намеревается немедленно с ним рассчитаться, и поторопился сказать:

— Потом, потом. Я сейчас спешу.

— Хорошо, — Бирич проводил Струкова до порога и, прощаясь с ним, крепко пожал ему руку.

— Я не забуду вас.

Струков, довольный собой, быстро дошел до дома Свенсона. Там веселье было в разгаре. Еще с улицы Струков услышал громкие голоса, смех, выкрики. За ярко освещенными окнами мелькали силуэты людей. В предвкушении обильной выпивки Струков вошел в дом.

В лицо ему ударил смешанный запах жаркого, вина, табачного дыма. Появление Струкова на пороге столовой вызвало бурю восторга.

— Вам штрафная! — протянула ему бокал Елена Дмитриевна. Она заметно была навеселе. Лицо ее пылало, а глаза поблескивали, точно подсвеченные изнутри. Она сейчас казалась особенно привлекательной.

Свенсон сидел рядом с ней во главе стола и самодовольно улыбался. Он кивнул Струкову и жестом пригласил его к столу. Пчелинцев потеснился, и Струков уселся рядом с ним. Ему передали от Елены Дмитриевны большой хрустальный бокал, наполненный ромом. Женщина не спускала с него зеленых глаз, улыбалась и ждала, когда он выпьет. Струков с опасением взглянул на бокал. Рому было слишком много, Елена Дмитриевна закричала:

— Пейте! Пейте!

К ней присоединились остальные. Даже Рули и Стайн хлопали в ладоши и что-то выкрикивали. Струков отчаянно махнул рукой и осушил бокал. Дом дрогнул от одобрительных криков. Струков еще не успел прийти в себя и закусить, как о нем уже забыли. Чумаков тронул струны гитары и запел:

Обойми, поцелуй,
Приголубь, приласкай.

Все замолкли. Чумаков пел хорошо, с чувством, Голос у него был приятный, трогающий за душу, К нему присоединилась Елена Дмитриевна:

Еще раз, поскорей
Поцелуй горячей.

Чумаков заиграл и запел тише, а женщина повысила голос;

Что печально глядишь?
Что на сердце таишь?

Струков, чувствуя, как от выпитого рома по всему телу разливается тепло, поочередно оглядывал собравшихся. Лампе непрерывно жевал и, казалось, не только не слышал пения, но и вообще не замечал никого. Он огромной тушей возвышался около Учватова, который, расплывшись в подобострастной улыбке, по-собачьи преданно смотрел на Свенсона. Струков обратил внимание на Рули. Американец искоса посматривал на Елену Дмитриевну. «Жалеет, что такой лакомый кусочек у него перехватил Свенсон. Небось не прочь бы снова с ней улечься. Вижу по морде». Струкову казалось, что он прекрасно, безошибочно понимает всех сидящих за столом, знает, у кого что за душой. Струкову стало смешно от мысли, что он знает их всех как облупленных, тогда как они о нем ничего толком не знают. Ром давал себя знать все сильнее, и Струков присоединился к хору: