Утренний иней

— Помогите! — закричала Ветка, закрыв лицо руками. — Помогите же! Помогите!

И больше она ничего уже не помнила. Кажется, она кричала даже тогда, когда ее вталкивали в какую-то машину. Кто-то спросил: «В больницу?» И знакомый, такой родной голос ответил: «Не надо! Живет! Дышит!» («Дышу», — подумала про себя Ветка.) Тот же родной голос сказал: «Чуть вверх. Вон к тому угловому дому».

И только увидев в зеркальце над ветровым стеклом лицо отца, сидящего на заднем сиденье, она наконец-то пришла в себя.

Она быстро обернулась.

Отец, промокший насквозь, в мокром, заледеневшем свитере, со слипшимися на лбу волосами, держал на коленях укутанную в его пальто Настю.

— Господи! Чем же я вас лечить буду! — воскликнула Ветка с отчаянием.

* * *

Дома они растирали Настю водкой. И на это ушло не меньше часа, потому что Настя не давалась и вырывалась из отцовских рук.

— Он же доктор! — кричала на нее Ветка. — Горе мне с вами со всеми! Сублимированные!

Потом они напоили Настю лекарствами, а отец выпил остатки водки, и Ветка погнала его в ванную париться.

О чем говорить с Настей, она совершенно не знала. Сейчас она могла только кричать на нее, но теперь кричать вроде бы не за что было. А та молчала, уткнувшись лбом в стенку.

— Настя!

Настя не отозвалась.

— Нет у меня никаких доказательств! Я сказала неправду. Прости меня, Настя!

Настя не пошевелилась. Только рука ее, лежащая поверх одеяла, чуть дрогнула — словно Настя хотела отстраниться от Ветки, но раздумала.

Уж не такими ли точно словами признавалась и Евфалия Николаевна в том, что у нее нет доказательств? И Настя ей почему-то не поверила и ушла от деда. Теперь она и Ветке не верит?

— Настя! — позвала Ветка снова, и Настя снова не отозвалась.

И хорошо, что не отозвалась, — Ветка не знала, что говорить дальше. Она сидела возле Насти и терзалась. Терзалась, пока не вернулся из ванной отец. Тогда Ветка произнесла весьма неубедительную речь, пользуясь почему-то лексиконом тети Вали:

— Я же тебе говорила! Я же тебе говорила! Ведь говорила же! Ведь говорила!

Отец коротко глянул на Настю, а потом, не сказав ни слова, крепко взял Ветку за руку и повел ее на кухню.

— Так — сказал он, плотно прикрыв за собой дверь кухни и усадив Ветку на стул. — Что же мы с тобой теперь будем решать, дочка?

— Что будем решать — неуверенно переспросила Ветка и так же неуверенно предложила: — Наверно, ее нужно как-то мирить с дедом, а мне извиняться. Ведь это я во всем виновата.

— Нет! Не ты!

Он произнес это так быстро и решительно, что Ветка удивилась. А он почему-то отвел взгляд в сторону, когда она, удивляясь, посмотрела на него.

— Конечно же, — робко сказала Ветка, — конечно же, наверно, больше меня виновата Евфалия Николаевна. Она первая начала…

— Нет! Не она!

— А кто же? — совсем удивилась Ветка.

Он присел зачем-то на корточки и заглянул ей в лицо снизу вверх, и получилось так, как будто он встал перед ней на колени.

— Во всяком случае, дочка, тот, кто начал первый, мирить ее с дедом не будет. И извиняться к нему не пойдет! Так!

Ветка похлопала ресницами.

— А кто же начал?

Он вдруг взял в свои руки ее ладони и спрятал в них лицо.

— Прости меня, веточка ты моя зеленая…

То, что он назвал ее зеленой, ничего хорошего не сулило! Он всегда называл ее так, когда собирался преподнести какую-нибудь неприятность — что-нибудь вроде укола или горького лекарства.

— Папа! — воскликнула она горестно.

Он отнял ее ладони от своего лица и взглянул на нее.

Глаза его вроде бы не обещали никакой неприятности. Совсем наоборот, глаза у него были сейчас как у озорного мальчишки. Даже не как у Вовки, а как у известного всей школе Потанина-младшего.

— За что тебя простить? — спросила она с недоумением.

Он помолчал немного, глядя на нее по-прежнему снизу вверх.

— За то, что мама на этот раз, кажется, меня не простит.

— Почему?

— Да потому что такого уж она мне не сможет простить! Это будет самый убийственный факт, до которого и тете Вале никогда не додуматься.

Она не сразу поняла, к чему он клонит. Она сидела и все хлопала и хлопала ресницами. А потом, кажется, стала понимать…

Круглое, скрипучее слово «авантюра», похожее на колесо от телеги мистера Баркиса, стремительно, с оглушительным грохотом, круша все на своем пути, скатилось с альпийской вершины и переехало Ветку пополам!

— Папа! — воскликнула перееханная пополам Ветка. — Ты что? Ты что, папа? Ты же… ты же сам сказал, что последствия непредсказуемы!

Глаза его стали серьезными — словно никогда и не было на свете Потанина-младшего.

— Да. Я так сказал. Я это знаю.

— И что же? И как же теперь? — спросила она растерянным шепотом, ужасаясь тому, как по неожиданному, по невероятному начинала срабатывать ее глупость, которая теперь казалась ей еще большей глупостью. — Что же теперь?

— А теперь будем доказывать!

— Что доказывать?

— Что убийственный факт — действительно факт. И в сущности, разве надо доказывать? Ты же сама сказала, что она поверит.

— Настя? Поверит, конечно.

— Значит, и не надо будет ничего доказывать! Тем более что у меня доказательств нет!

— Нет? — переспросила все еще никак не могущая прийти в себя Ветка.