Утренний свет (Повести)

Она с головы до ног оглядывала будущую ученицу. Одежда на девочке была не по росту — шубейка, а под нею школьная форма мешковато болтались на плечах, вытертые лыжные штаны явно сползали, и все это вместе и еще удивительные льняные волосы (не крашеные, а природные) как-то по-особенному жалостно подчеркивали худобу и ребяческую хрупкость ее фигурки. «Мала, худа… цыпленок ощипанный… — тревожно думала Катерина — Куда ей в наш цех! Вон и ножонки криво держит, боится, что ли? А  о н и - т о… ко мне поставили. Нарочно, поди. Теперь замучают разными выдумками…»

— Ты что же… Зоя Степанова… наш-то цех выбрала? — спросила Катерина, заметно затрудняясь в выборе слов. — Тяжело у нас.

Но «цыпленок», как видно, был не из пугливых. Поправив шарф, съехавший на затылок, она ответила со спокойной обстоятельностью:

— А я не выбирала. Мне ваш партком предложил. Я ведь комсомолка. — Она вздохнула и, переступив с ноги на ногу, добавила: — За других-то, правда, папы-мамы хлопотали, куда бы полегче да почище…

— А ты… а за тебя… — Катерина так и не нашла слов для самого обычного вопроса, она уже догадывалась, и в больших глазах ее мелькнуло что-то вроде страдальческого испуга.

Тут даже Ядринцева насторожилась, только сама Зоя оставалась невозмутимой.

— Я безматеринская с двух лет, — объяснила она, прямо взглянув на Катерину своими голубыми, в светлых ресничках глазами: ей, конечно, не в первый раз приходилось говорить об этом, и она привыкла. — Из детдома. Теперь-то в школьном интернате живу. Получу аттестат и, наверно, прямо в заводское общежитие переберусь. Так что мне сразу профессию приходится выбирать, не поломаешься.

— Сколько же лет тебе? — не сразу глуховато спросила Катерина.

— Уж восемнадцатый, — ответила Зоя и почему-то улыбнулась: на обеих щеках у нее обозначились нежные ямочки.

«Чего тянет, — с неудовольствием подумала Ядринцева о Катерине, — назначила бы час, показала рабочее место — и до свиданья!» Но она попросту кривила душой, Аполлинария Ядринцева, сама себя обманывала. Вот всегда так: едва начнет перед нею или хотя бы на ее глазах приоткрываться человек, как она пугается и уходит в себя, словно улитка в раковину: страдайте, мол, радуйтесь, тревожьтесь, только, пожалуйста, меня увольте!

А Катерина и в самом деле растревожилась, худые скулы ее пылали, стала она смятенной и красивой. Она долго молчала, стоя перед улыбающейся девчонкой, потом, жадно глотнув воздух, взяла Зою за руку.

— Пойдем, цех покажу и наше с тобой место. Завтра придешь?

— Нет, послезавтра. Завтра пионерский сбор у меня, — ответила Зоя тонким голоском. — Нам сказали: только после уроков практикуйтесь, кто по-серьезному хочет. Выходит, во вторую вашу смену.

— Я как раз днем сейчас и работаю.

— А потом? Я ведь только и могу во вторую смену.

«Ишь ты, еще условия ставит!» — осудительно подумала Ядринцева. И тут жиденькие ее брови изумленно полезли на лоб — Катерина, эта неподатливая, «каменная» женщина, ответила:

— Ну что же, и дальше на вторую обменяюсь. Приходи как можешь.

— Ладно, — солидно согласилась девчонка, и обе наконец скрылись из глаз.

Дверь конечно же осталась незатворенной.

Ядринцева встала, устранила непорядок и, оставшись одна в тихой, сразу как бы онемевшей комнате, посидела, бесцельно уставившись в пространство рассеянным, чуть грустным взглядом. Затем привычно склонилась над бумагами.

Времени на обед у Катерины не осталось, и она, проводив Зою из цеха, стояла и смотрела вслед девушке с томительным ощущением тревожного ожидания: вот пришел к ней молоденький человечек — обучай его клепальщицкому ремеслу. А все, конечно, Пахомов придумал, его это дело…

Цех уже наполнялся людьми, явилась и Степанида. Она сразу же сунула в руки Катерине бумажный сверток с чем-то теплым и спросила:

— Зачем звали тебя? А ты ешь, это биточки.

— Спасибо, — ответила Катерина, но свертка так и не раскрыла, а поспешила рассказать Степаниде об ученице Зое Степановой — до конца перерыва оставались считанные минуты.

На губастом, грубо отесанном лице Степаниды не отразилось никакого волнения.

— Ну и пускай, значит, так надо, — ответила она даже с некоторой рассеянностью.

Последние ее слова потонули в шуме: цех начал работать.

«Может, оно и так, — раздумывала Катерина, привычно сжимая трясучий молоток. — Чего это я разбередилась? Ученица — и все тут. Только чему учить-то? Силы в плечах хватит, удержишь инструмент, уши не разорвет — вот уж и работница…»

Они больше не говорили со Степанидой о девчонке, но — странное дело! — Катерина не переставала думать о ней, и Зоя вставала перед ней в своем великоватом, обтершемся пальтишке, в лыжных штанах, в шарфе, то и дело съезжавшем с белых пушистых волос.

«Цыпленок… Одна во всем свете, как есть белая пушинка на ветру…» Напрасно Катерина отгоняла эту мысль, говоря себе: мало ли на улице сирот ходит, разве всех призришь, согреешь, — Зоя не уходила из памяти. Где-то она росла, училась, с кем-то делила кусок хлеба, заботы и радости, смех и слезы. А дожив до назначенного часа-минуты, пришла и встала перед Катериной: вот я, бери меня к себе…