Утренний свет (Повести)

— Вот видишь. Ты не бойся ее под крыло взять. Не хорони себя, Катя, раньше сроку.

Катерина пробормотала особенным, однотонным голосом, какой появлялся у нее, как только она заговаривала о своих «духовных» делах:

— Сироту призреть — тоже ведь Христова заповедь.

Степанида, десятки раз слышавшая этот особенный, какой-то обескровленный голос Катерины, вдруг словно взбесилась. Побагровев до ушей, она грозно поднялась над Катериной и сказала, ткнув кулачищем в стол так, что тарелки звенькнули (разговор у них, по обыкновению, происходил в столовой):

— Ну уж нет. Здесь она тебе нужна, девчонка. Здесь, на земле, а не там.

Катерина молчала, и Степанида впервые за долгие годы их скупой дружбы не почуяла в этом молчании обычного затаенного упрямства, а только потерянность и, может, трудную муку раздумья…

Как бы там ни было, а Степанида делала, что могла, — старательно передавала Зое рабочее умение и попутно приглядывалась к своей напарнице.

За эту неделю в Катерине и следа не осталось от постоянного вроде бы мечтательного равнодушия и обыденной скуки. Лицо у нее часто озарялось легким, пожалуй даже счастливым светом, и удивительно — этот свет, эта улыбка всякий раз, словно солнечный зайчик, перепархивала на худое, нежное лицо Зои.

Степанида уже не сомневалась, что не призрение во имя Христа, а непреодолимая сила земных чувств притягивает Катерину к девочке.

Так оно и было на самом деле.

Зоя, сама того не подозревая, с каждым днем все большее и большее место отвоевывала в жизни Катерины.

В этой молоденькой девушке, почти девочке, отчетливо и постоянно ощущался стальной стерженек упорства. Не ребячьего капризного упрямства, а именно упорства.

Катерине невольно думалось: выросла девчонка, не зная родительской ласки, средь пестрой и шумной оравы детдомовских сверстников, вот и пришлось ей поневоле стать самостоятельной с малых лет. И не только самостоятельной, но и неизменно готовой к обороне от более сильных ребят, от нелюбимого педагога, от строгой няньки, в которой, конечно, не было да и не могло быть ничего схожего с домашней, уютной бабкой-сказочницей.

«Я в детдоме выросла» — в этих словах, произносимых Зоей как будто обычным, равнодушным тоном, чудилась скрытая нотка горечи.

Девочка не напрашивалась на какое-то сочувствие или, тем более, на ласку, но стоило ей улыбнуться самым безмятежным образом или, наоборот, затревожиться и помрачнеть, как в то же мгновение Катерину будто током в грудь ударяло. И если б она не отводила от себя «опасные» мысли, не мучилась всяческими страхами и сомнениями, следовало бы уж признаться, что ее захлестывает тяжелая волна жалости к Зое.

Девочка все неотвратимей пробивалась к ее сердцу, как маленький ручей пробивается через всякие коряжины и перекаты, чтобы, в конце концов достигнув большой реки, безраздельно с нею слиться…

В последний день недели, в субботу, получилось так, что Степанида сразу заспешила домой, а Катерине с Зоей торопиться было некуда, и они засиделись в столовой. Тут между ними и вышел серьезный разговор.

Катерина, все еще державшая про себя боязливую думку, как бы девчушка не ушла из клепального цеха, еще раз спросила: останется ли Зоя на заводе или, получив аттестат, будет в институт подаваться?

— Нет, на заводе останусь, — спокойно, как о вопросе давно решенном, ответила Зоя. И добавила: — На той неделе пойду в комитет комсомола.

Разговор на этом не прервался. Зоя отставила свою тарелку и некоторое время молча, с застенчивой улыбкой наблюдала, с какой степенной неторопливостью хлебает Катерина невкусный суп.

— Понимаете, тетя Катенька… разряд, зарплата, платья — это только одна сторона вопроса, — сказала она и запнулась, а далее заговорила уже с некоторым усилием и даже светлые бровки наморщила: — Лично вот я… Ну конечно, научусь инструмент держать, клепать деталь. И каждый день, значит, одно и то же. — Она вздохнула, уткнулась подбородком в сцепленные ладони. — Одно и то же: трясись да знаками объясняйся, будто глухонемая. И всё.

— Понятное дело, всё.

Катерина усмехнулась и подумала: «Это дело и не так еще очертеет тебе, девка… неделю только и протряслась!»

Но тут же спохватилась: что же это, все ведьмы да черти на язык лезут!

Она хотела было ответить Зое — работай, мол, терпи! Но Зоя опередила ее.

— Нет! — звонко сказала она, выпрямляясь. — Я не хочу просто так работать.

— Просто так? — тихо повторила Катерина. — А как же еще?

— Ну… лошадь ведь тоже работает! — сказала Зоя. Она схватила ложку и прочертила на скатерти какую-то загогулину. — Лошадь тоже зарабатывает свой хлеб. И даже ревматизмом болеет. Тянет, тянет, пока не упадет… Быдло, одним словом. — Она подняла на Катерину твердо блеснувшие глаза. — А я не хочу. С молодых лет себе позволить… Нет, не хочу и не буду быдлом жить.

Тут она до ушей залилась нежным румянцем и мягко спросила:

— Непонятно, да?

— Непонятно, — не сразу ответила Катерина.

Она в самом деле только одно поняла: о чем-то нешуточном раздумывает девчонка и боится растерять это нешуточное в словах слишком обыкновенных. И торопить ее нельзя, никак нельзя.