Утро было глазом

И скинул. И ощутил прилив настоящей свободы, потому что он охотник, он настоящий добытчик, а вел себя с этим полоумным как жертва – в этом заключалась его ошибка. Где его мужественность, черт подери? Надо позвонить ему еще раз и назначить встречу, и набить морду – и пусть все эти мистические происшествия идут далеко и лесом, он здесь победитель, понятно, вам всем должно быть понятно? – и он в ярости, наступившей после приступа свободы, стал набирать неизвестные номера, но в этот раз ему никто не отвечал, вот значит, как нужно вести себя, вот чего боятся эти прохиндеи.

Когда, приехав на такси домой в два часа ночи, он попытался овладеть Лизой, она скинула его с постели и сказала, что ей противно, Василь припомнил ей встречу с Маратом. Лиза вгляделась в него, как будто не узнавая:

– Ты что, ревнуешь меня к своему лучшему другу? Ты думаешь, что я способна, способна…

Она расплакалась, и Василь, медленно трезвея, успокаивал ее до четвертого часа утра.

В следующие дни звонки неизвестного прекратились, и Василь вздохнул спокойно, лишь по утрам он замечал, что кто-то пару раз набирал его с незнакомых номеров ночью, но днем все было тихо, это значит: была права Лиза – нужно было просто спросить, что нужно неизвестному – «ты, настоящий ты» – черта с два, – жизнь стала входить в обыкновенную колею, жаль было, впрочем, что они не встретятся с Маратом в пятницу, но, переборов сожаление, он испытал облегчение – и вместо бара сходил вечером на выпускной Лизы, балагурил и читал восхищение в сокурсницах Лизы. Хватив лишнего, он прорвался к микрофону и перед ста – ста пятьюдесятью головами признался в любви к Лизе и сказал, что в ноябре они поженятся и что все ее сокурсницы – он так и сказал: «сокурсницы» – приглашены на свадьбу. Когда он сошел со сцены, он прочитал в глазах Лизы смесь презрения и восхищения, негодования и обожания.

Перед воскресным продолжением выпускного на теплоходе она взяла с него слово много не пить. Ступив с трапа на палубу, он больно ударился мизинцем о кнехт, хотел дать волю своему языку, но, посмотрев на разодетых окружающих и Лизу, долго скакал на одной ноге, прикрывая рот рукой, Лиза усадила его на стул напротив стенной надписи «берегись калышек», подошел кто-то из обслуги и спросил, нужна ли ему помощь. Василь пошевелил мизинцем и сказал, что все в порядке, поднялся и, прихрамывая, пошел вместе с Лизой в зал. После обеда он смог позволить себе один медленный танец, а потом попросил пройти Лизу вместе с ним на открытую верхнюю палубу. Сев за один из столов, Василь сказал:

– Я счастлив, родная, прости меня за свинское поведение в пятницу и раньше – теперь все позади, и у нас все будет хорошо.

Лиза улыбнулась – как всегда будто изнутри себя – и ответила:

– Я люблю тебя, мишка.

– И я. Ладно, а теперь иди – повеселись, а я полюбуюсь видами и расшнурую чертов ботинок. Давай.

Он хлопнул ее чуть ниже спины, а после ее ухода стал смотреть за развевающийся на корме флаг, на свинцовую воду вокруг, заметил несколько чаек в небе, лениво сопровождавших теплоход, потом в отдалении за мостом – теплоход попроще, было душно, деревья спускались с холмов, как будто ряженые, – и не деревья вовсе, а рядовые вражеского войска, опоясанные ветками, и по набережной бежали люди, катились велосипеды с застывшими колесами в раскаленном воздухе, а с другого берега набухала случайная пробка перед разъездом – и бликом исходили аварийные огни вставшей на левой полосе машины – такого же паркетника, как у Василя, и он подумал, что, несмотря на произошедшее, он действительно счастлив – и что, быть может, впервые за последнее время он сказал Лизе то, что чувствует, – не намеками, не молчанием, а словами, – и так глупо было вглядываться в этот понятный мир, в его свинцовую рябь, потому что под водой все равно ничего не разглядишь, только у поверхности, а те, что считают – вроде незнакомца – черт подери, он начал к нему привыкать, – что видят глубже всех, на самом деле видят в чистой воде у берега, они не задумываются отойти чуть дальше от берега, – и работал двигатель на корме, и снизу доносилась музыка, – и сотовый зазвонил – незнакомый номер, – Василь решил ответить.

– Да?

– Василий?

– Да-да.

– Это отец Марата. Ты, наверное, не знаешь…

– Что случилось? – от предчувствия страшного во рту занемело.

– Марат погиб, возвращаясь из Петербурга, – вчера ночью… и… тише ты, – сказал он, к кому-то обращаясь на другом конце, видимо к своей жене, – и это был не несчастный случай.