Утро пятого дня

Проспал! Трудно было в это поверить, но, когда я проснулся в сквере перед вокзалом и посмотрел на электрические часы, оказалось уже поздно. Поезд, на котором приехала Люба Звягинцева, пришел около часа назад. Теперь надо было как можно скорее мчаться на завод, чтобы не опоздать еще и на работу. Я очень этого боялся. Мне было стыдно придумывать какое-нибудь вранье, оправдываясь в проходной, а потом перед моим бригадиром, Семеном Зайцевым. Он мог сказать с усмешкой: «Начальство не опаздывает, оно задерживается» — или что-нибудь еще в этом роде. Его усмешки и подшучивания действовали на меня сильнее всякого крика.

Надо торопиться. А как бывает хорошо, когда я не спешу, шагаю к заводу один. Иду через Кировский мост, потом через большой сквер с цветами и подстриженными деревьями, потом по улицам. Вокруг полно народу, все торопятся, а я иду себе и иду.

Утром, когда выспишься, — легко и приятно. Обмякшие за ночь мышцы набирают силу, кажется — вот придешь к своему рабочему месту, возьмешься за дело и так поработаешь, что всех удивишь. Бывает, что и лень идти на работу, хочется просто так, без всякого-всего побродить по городу, сходить в кино или отправиться куда-нибудь в лес или к озеру, плюхнуться в воду или посидеть с удочкой на берегу. Приходит зависть к тем, кто в отпуске или не должен каждый день ходить на работу, тогда говоришь: «А, мотану и я».

«Такие работнички мне ни к чему, уж лучше как-нибудь без сопливых обойдемся. Наш цех не для всяких», — сказал однажды Зайцев после моего опоздания.

Правда, такой цех нужно поискать. Не цех, а лаборатория. Чисто, светло, на окнах цветы в горшочках, не хватает только белых занавесок, и тогда, пожалуй, и вовсе показалось бы странным, что в двух огромных комнатах стоят рядами длинные верстаки, большие станки и маленькие станочки.

Когда собирают приборы, бывает, срочно нужно просверлить что-нибудь, отфрезеровать, выточить.

Станки обычно работают не все сразу, от них негромкий шум. Он приятен мне, так же как и совсем особенные запахи цеха, деловые, ни на что не похожие. В них прогорклость металла, жирный дух технических масел, терпкость бензина, в котором промывают детали, и что-то еще непередаваемое. В общем, если оставят меня в нашем цехе, буду считать, что повезло.

Сегодня нужно будет поработать как следует, выложиться полностью. Но в голове, после бессонной ночи, туман, тяжесть, никак не пересилить сонливость. Скорей бы за работу.

Промчался через проходную, перебежал заводской двор, загрохал ботинками по ступеням лестницы. Зайцев встретил меня без всяких шуточек, по-деловому. Сегодня он был особенно озабочен. Кончался месяц, нужно было закрывать наряды.

— Становись к станку — и поехали, — сказал он, натягивая халат на свой черный ладный, но слегка засаленный на рукавах и карманах пиджак.

Посадка подшипников на маленькие тонкие валы считалась у слесарей-сборщиков нудной и утомительной работой. А мне такая работа по душе. Зажмешь валик в цанге, включишь небольшой, нешумный токарный станок около верстака и микронной шкуркой касаешься посадочного места. Пальцы обхватывают вал легко, бережно, будто лаская, ползут вдоль полированной поверхности, им очень важно не упустить тот последний микрон стали, который должен плотно и в то же время мягко удерживать внутреннее кольцо подшипника. Вот и ловишь точность чутьем, напряженным ожиданием.

Но сегодня, в самый мой важный день, когда нужно сдать всю работу, нет у меня ни чутья, ни напряжения. Засыпаю от монотонного гула станка — металл сам по себе, я сам по себе. А надо работать. Бригадир уже поглядывает на меня, не может понять, в чем дело.

— Ты что это? Дурачок, что ли? — сердито спрашивает он. — Ну сколько можно шаркать?

Мне не очень-то было понятно, чем недоволен бригадир, и я, еще крепче обхватив пальцами горячий валик, стал водить рукой справа налево.

— Ты у меня сейчас такого леща схватишь! — разозлился Зайцев. — А ну, выключай станок!

Оборвался негромкий стон электромотора, крутнулся и замер тонкий вал, зажатый в цанге.

— Вынимай, — сказал бригадир.

Я отжал цангу, вытащил валик, он был горячим.

— Ну-ка, измерь, — сказал бригадир и дал мне в руки микрометр.

Я осторожно начал всовывать между стержнями инструмента мой горячий валик. Еще немного, и я крутну ручку микрометра, пока в ней не затрещит храповичок, предупредив, что стенки вала зажаты достаточно плотно. Начну вглядываться в деления и высчитывать, на сколько микронов я напортачил. Но вот не могу поймать скользкий валик. Пробую еще, еще раз. Нет, не поймать. Маленькие черточки делений расплываются. В голове шум. Но мне не стыдно и не страшно, хоть я знаю, что делаю какую-то ерунду. Бригадир стоит и ждет, когда я осрамлюсь окончательно.

«Ленька, проснись! — приказываю я себе. — Это твой самый важный день. Погоришь — ни за что не оставят в цехе». Как в тумане, вижу ряды верстаков перед огромными окнами, склоненные головы слесарей-сборщиков. Они сидят на высоких вращающихся табуретах внимательные и неподвижные, как часовщики.