Утро, полдень и вечер

В сотый раз Вуди пытался убедить себя: он никого не убивал, ни Фоунера, ни Гилли. Гилли упал после первых же выстрелов — сразу после того, как раздался взрыв. В этот момент Вуди смотрел в другую сторону, наблюдая, куда упадет бомба. Он слышал взрыв, видел, как ветер погнал к нему сероватое облако, и закричал: «Осторожно! Газ!» Потом выстрелы заглушили его голос, а когда он повернулся, Гилли лежал на земле. Фоунер тоже падал и уже выронил револьвер. Вуди нагнулся, чтобы поднять оружие, к которому уже тянулось множество рук. Он взял револьвер — теперь он был уверен в этом, — но так и не нащупал спускового крючка. Чертова штука выстрелила вдруг прямо у него над ухом. Это произошло либо в тот момент, когда он еще держал револьвер, либо секунду спустя, когда его выхватывали из рук Вуди. Потом он пнул ногой Фоунера и пустился наутек, стараясь не дышать и укрываясь от выстрелов Бэрнса.

Можно ли за это повесить человека? Нет!

Впрочем, наверно, можно. Особенно если он рабочий. Ему никак нельзя признаваться, что он держал револьвер в руках. Не может он и похвастать, что пинал Фоунера, хотя тот и заслуживал пинка.

Вуди не мог попасть под арест, но не по той причине, о которой он говорил Дженни, будто Бэтт ненавидит его и хочет разделаться с ним. Дело не только в этом. Сказать сейчас правду — значит пойти на самоубийство. Поэтому он и бежал. Иначе Вуди Лусеро, первый шутник Ла Сьенегиты, самую злую шутку сыграл бы с самим собой, оказавшись на электрическом стуле.

Вуди невольно засмеялся. Это была бы последняя шутка в его жизни!

Но тут же обрушился на себя. Неужели нельзя быть серьезным? Ведь сейчас он смеется над самим собой… Одна шутка уже едва не стоила ему жизни: Бэтт чуть было не пристрелил его у бюро по выдаче пособий. А все из-за того, что не вовремя пошутил.

Но именно благодаря шутке он добился согласия Дженни выйти за него замуж. Значит, шутить он умеет и вовремя.

Однако по большей части шутки приносили ему беду. А все потому, что не всегда они приходились кстати. И страдал от этих шуток прежде всего он сам.

Любовь к шутке появилась у Лусеро еще в сиротском протестантском приюте, куда он попал после того, как его родители умерли от оспы. Сухие и педантичные воспитательницы, искренне считавшие, что у католиков есть рога, прикрытые сомбреро, и хвосты, прикрытые штанами, потребовали, чтобы Лусеро переменил не только веру, но и имя, поскольку называть себя Иисусом, с их точки зрения, было богохульством. Он согласился с этим требованием, но в порядке компенсации настоял на том, чтобы его назвали Вудро Вильсон. Наставницы были шокированы идеей маленького бездомного оборвыша, но возражать не стали.

Это была первая шутка Лусеро, за которой последовали другие, поэтому в школе его пороли чаще остальных. Его непослушание укрепило учителей в том, что все мексиканцы — дикари, которые понятия не имеют о правдивости, скромности, мыле и воде и которых невозможно приручить. Однако товарищи по приюту считали Вуди героем. Они завидовали его смелости, стойкости, с которой он переносил наказания, его остроумию. Девочки с благоговейным страхом взирали на это олицетворение Греха, на бесстыдника, неутомимого весельчака, не боящегося самого дьявола. Однако всякий раз, когда им случалось бунтовать, они чувствовали, что какие-то таинственные узы связывают их с «этим ужасным Вуди Лусеро».

Живя в приюте, Вуди усвоил несколько важных истин. Например, он узнал, что за пустячный проступок тебя могут выпороть и в то же время подлостью ты можешь добиться всех благ и славы, на которые можно там рассчитывать. Из приюта он вышел неплохо подкованным в науке преуспевать и овладев профессией плотника.

Но очень скоро обнаружил, что оказался в положении парии. Плотники из местных жителей зарабатывали чуть ли не вполовину меньше, чем anglos. Их не принимали в профсоюз, но если они соглашались работать за плату ниже установленной профсоюзом, их считали штрейкбрехерами. Девушки в этих краях не очень охотно водились с мексиканцами. Вуди начал было посещать дансинги, но почувствовал себя там, как рыба, выброшенная на сушу. Он не умел танцевать, как местная молодежь, не умел шутить, как они.

Некоторое время Вуди был подсобным рабочим в государственной индейской школе-интернате. Там он понял, что индейцы так же и даже более интенсивно отчуждаются от своего народа; они перестают быть индейцами, но и белыми не становятся. Научившись высмеивать древние индейские обычаи, они вынуждены возвращаться в резервации, где оказываются чужими. И проходил не один год, пока они заново привыкали к своему кругу.

Вуди подсознательно стремился избежать подобной судьбы. Он решил довести до конца то, что начал в приюте. Остроумие было его основным оружием в общении с людьми, и он воспользуется им, как отмычкой, чтобы проникнуть в мир anglo.