Утро помещика

Нехлюдов вошел в избу. Неровные закопченные стены в черном углу были увешаны разным тряпьем и платьем, а в красном буквально покрыты красноватыми тараканами, собравшимися около образoв и лавки. В середине этой черной, смрадной шестиаршинной избенки, в потолке, была большая щель, и, несмотря на то, что в двух местах стояли подпорки, потолок так погнулся, что, казалось, с минуты на минуту угрожал разрушением.

- Да, изба очень плоха,- сказал барин, всматриваясь в лицо Чурисенка, который, казалось, не хотел начинать говорить об этом предмете.

- Задавит нас, и ребятишек задавит,- начала слезливым голосом приговаривать баба, прислонившись к печи под полатями.

- Ты не говори! - строго сказал Чурис и с тонкой, чуть заметной улыбкой, обозначившейся под его пошевелившимися усами, обратился к барину: - И ума не приложу, что с ней делать, ваше сиятельство, с избой-то; и подпорки и подкладки клал - ничего нельзя исделать!

- Как тут зиму зимовать? Ох-ох-о! - сказала баба.

- Оно, коли еще подпорки поставить, новый накатник настлать, - перебил ее муж с спокойным, деловым выраженьем,- да кой-где перемёты переменить, так, может, как-нибудь пробьемся зиму-то. Прожить можно, только избу всю подпорками загородишь - вот что; а тронь ее, так щепки живой не будет; только поколи стоит, держится,- заключил он, видимо, весьма довольный тем, что он сообразил это обстоятельство.

Нехлюдову было досадно и больно, что Чурис довел себя до такого положения и не обратился прежде к нему, тогда как он с самого своего приезда ни разу не отказывал мужикам и только того добивался, чтоб все прямо приходили к нему за своими нуждами. Он почувствовал даже некоторую злобу на мужика, сердито пожал плечами и нахм 1000 урился; но вид нищеты, окружавшей его, и среди этой нищеты спокойная и самодовольная наружность Чуриса превратили его досаду в какое-то грустное, безнадежное чувство.

- Ну, как же ты, Иван, прежде не сказал мне? - с упреком заметил он, садясь на грязную, кривую лавку.

- Не посмел, ваше сиятельство,- отвечал Чурис с той же чуть заметной улыбкой, переминаясь своими черными босыми ногами по неровному земляному полу; но он сказал это так смело и спокойно, что трудно было верить, чтоб он не посмел прийти к барину.

- Наше дело мужицкое: как мы смеем!.. - начала было, всхлипывая, баба.

- Ну, гуторь,- снова обратился к ней Чурис.

- В этой избе тебе жить нельзя; это вздор! - сказал Нехлюдов, помолчав несколько времени. - А вот что мы сделаем, братец...

- Слушаю-с,- отозвался Чурис.

- Видел ты каменные герардовские избы, что я построил на новом хуторе, что с пустыми стенами?

- Как не видать-с,- отвечал Чурис, открывая улыбкой свои еще целые, белые зубы,- еще немало дивились, как клали-то их,- мудреные избы! Ребята смеялись, что не магазеи ли будут, от крыс в стены засыпать. Избы важные! - заключил он, с выраженьем насмешливого недоумения, покачав головой,- остроги словно.

- Да, избы славные, сухие и теплые, и от пожара не так опасны,- возразил барин, нахмурив свое молодое лицо, видимо недовольный насмешкой мужика.

- Неспорно, ваше сиятельство, избы важные.

- Ну, так вот, одна изба уж совсем готова. Она десятиаршинная, с сенями, с клетью и совсем уж готова. Я ее, пожалуй, тебе отдам в долг за свою цену; ты когда-нибудь отдашь,- сказал барин с самодовольной улыбкой, которую он не мог удержать при мысли о том, что делает благодеяние.- Ты свою старую сломаешь,продолжал он,- она на амбар пойдет; двор тоже перенесем. Вода там славная, огороды вырежу из новины, земли твои во всех трех клинах тоже там, под боком, вырежу. Отлично заживешь! Что ж, разве это тебе не нравится? - спросил Нехлюдов, заметив, что, как только он заговорил о переселении, Чурис погрузился в совершенную неподвижность и, уже не улыбаясь, смотрел в землю.

- Воля вашего сиятельства,- отвечал он, не поднимая глаз.

Старушка выдвинулась вперед, как будто задетая заживо, и готовилась сказать что-то, но муж предупредил ее.

- Воля вашего сиятельства,- повторил он решительно и вместе с тем покорно, взглядывая на барина и встряхивая волосами,- а на новом хуторе нам жить не приходится.

- Отчего?

- Нет, ваше сиятельство, коли нас туда переселите, мы и здесь-то плохи, а там вам навек мужиками не будем.

Какие мы там мужики будем? Да там и жить-то нельзя, воля ваша!

- Да отчего ж?

- Из последнего разоримся, ваше сиятельство.

- Отчего ж там жить нельзя?

- Какая же там жизнь? Ты посуди: место нежилое, вода неизвестная, выгона нетути. Конопляники у нас здесь искони навозные, а там что? Да и что там? голь! Ни плетней, ни овинов, ни сараев, ничего нетути. Разоримся мы, ваше сиятельство, коли нас туда погонишь, вконец разоримся! Место новое, неизвестное... - повторил он задумчиво, но решительно покачивая головой.