Уцелевший

На самом деле никто не смеется над этими шутками, кроме меня. А я смеюсь лишь для того, чтобы никто не подумал, что меня это как-то касается. Я смеюсь, чтобы не выдать себя. Я вообще сильно дергаюсь, когда выхожу на люди — боюсь, как бы во мне не узнали сектанта из Церкви Истинной Веры. Хотя я давно уже не ношу одежду, которую должен носить по церковному установлению. Мне как-то не хочется быть похожим на этих чокнутых мракобесов со Среднего Запада, которые поубивали себя всем скопом, потому что решили, что их призывает к себе Господь. Боже упаси.

Моя мать, мой отец, мой брат Адам, мои сестры, мои остальные братья — они все мертвы, и над ними смеются, но я-то жив. И мне еще жить в этом мире и общаться с людьми.

Вот поэтому я и смеюсь.

Потому что хоть что-то же я должен делать. И я смеюсь, чтобы не плакать, не выть, не стонать, не кричать, не вопить дурным голосом, не ругаться на чем свет стоит. Смех — это просто еще один способ дать выход эмоциям.

Эти шутки сегодня слышны повсюду, и надо что-нибудь делать, чтобы не расплакаться. И я смеюсь громче всех.

Шутник шепчет:

— Почему брат из Церкви Истинной Веры перешел через дорогу?

Может быть, он обращается даже не к нам с Фертилити.

— Потому что его так и не сбило машиной.

Сзади ревут двигатели, автобус едет по улицам, из выхлопной трубы бьет вонючий дым такого же вонючего цвета.

Эти шутки сегодня — из-за газеты. С того места, где я сижу, мне видно как минимум пять человек, отгородившихся от всех и вся утренними газетами; я даже могу прочитать заголовок под сгибом на первой странице:

«Уцелевших сектантов из Церкви Истинной Веры почти не осталось».

В статье говорится, что по прошествии десяти лет трагедия массового самоубийства сектантов из Церкви Истинной Веры близка к своему завершению. В статье говорится, что последние из сектантов Церкви Истинной Веры — религиозной общины, располагавшейся в центре Небраски, члены которой десять лет назад совершили массовое самоубийство, чтобы избежать расследования ФБР и внимания широкой общественности… в общем, в статье говорится, что уцелевших осталось лишь шестеро. Никаких имен не называли, но я, надо думать, один из этой последней шестерки.

Продолжение статьи — на стр. А9, но суть ясна. Если читать между строк, там говорится: тем лучше! Скатертью дорога!

Там ничего не написано о подозрительных смертях, похожих на убийства. Ничего не написано об убийце, который, может быть, охотится за последними из уцелевших.

У меня за спиной шутник шепчет:

— Как назвать одним словом блондина-сектанта из Церкви Истинной Веры?

Я отвечаю ему про себя: покойник. Я слышал все эти шутки.

— Как назвать одним словом рыжего сектанта из Церкви Истинной Веры?

Покойник.

— А шатена сектанта из Церкви Истинной Веры?

Покойник.

Парень шепчет:

— В чем разница между сектантом из Церкви Истинной Веры и хладным трупом?

Разница только во времени. Подождать пару часиков — и не будет вообще никакой разницы.

Парень шепчет:

— Что кричат сектанты из Церкви Истинной Веры, когда мимо проезжает катафалк?

Такси!

Парень шепчет:

— Как узнать сектанта из Церкви Истинной Веры в переполненном автобусе?

Кто-то дергает за шнурок звонка, сообщая водителю, что ему надо выйти на следующей остановке.

А Фертилити оборачивается и говорит:

— Заткнись. — Она говорит это достаточно громко, так что люди поблизости даже выглядывают из-за своих газет и смотрят на нас. Она говорит: — Ты шутишь о самоубийствах, о людях, которых кто-то любил, а теперь они мертвые. Так что просто заткнись.

Она говорит это громко. Действительно громко. Глаза горят, серые, но сейчас — серебряные; и я даже думаю, а не сестра ли она из Церкви Истинной Веры, или, может, она до сих пор горюет о смерти брата. Уж слишком бурная у нее реакция.

Автобус уже подъезжает к остановке, и шутник встает и идет по проходу на выход. В автобусе точно как в церкви — два ряда сидений и проход посередине. Перед выходом — небольшая очередь, и парень пристраивается в конце. На нем — мешковатые брюки из коричневой шерсти. Только уцелевший из Церкви Истинной Веры наденет подобные брюки в такую жару. Брюки держатся на подтяжках, как это предписано церковным установлением. Коричневый шерстяной пиджак перекинул через руку. Люди уже выходят из автобуса, но он медлит в проходе, оборачивается к нам и легонько касается края полей своей широкополой соломенной шляпы. Его лицо кажется смутно знакомым, но это было так давно. От него пахнет потом, шерстью и соломой.

Не могу вспомнить, откуда я его знаю. Но я помню голос. Его голос. Только голос. У меня за плечом, у меня в телефоне.

Пусть смерть застанет тебя лишь тогда, когда ты исполнишь работу свою до конца.

Его лицо — это лицо, которое я вижу в зеркале.

Не задумываясь, я произношу вслух его имя.

Адам. Адам Бренсон.

Шутник говорит:

— Мы знакомы?

И я говорю: нет.

Очередь движется к выходу, увлекая его за собой, и он говорит:

— А разве мы не росли вместе?

И я говорю: нет.

Уже стоя в дверях, он кричит:

— Разве ты не мой брат?

И я кричу: нет.

И он выходит.