Уцелевший

По словам журналистки, она чувствует мою боль. Она читала мою автобиографию. Она знает все про мое унижение. Она читала про унизительную проверку, когда тебя раздевают догола и продают, как раба. Мне тогда было всего семнадцать-восемнадцать лет, и все эти люди, все члены церковной общины, таращились на меня голого. На голого раба, говорит она. На раба. Голого.

С того места, где я сижу, я вижу агента, как раз над плечом журналистки. Вокруг него, в темноте, собрались сценаристы. Одетые.

На экране телетекста появляется надпись: ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛО ТАК УНИЗИТЕЛЬНО. КОГДА ТЕБЯ ПРОДАЮТ, КАК РАБА. ДА ЕЩЕ ГОЛОГО.

Согласно телетексту: ЭТО ОСКОРБЛЯЛО МОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ДОСТОИНСТВО.

Согласно телетексту: ОЩУЩЕНИЕ БЫЛО УЖАСНОЕ. КАК БУДТО МЕНЯ ИСПОЛЬЗУЮТ… КАК БУДТО МЕНЯ ГРЯЗЬЮ ОБЛИЛИ.

Сценаристы толпятся вокруг монитора и беззвучно повторяют слова, которые я произношу вслух.

Пока я читаю слова с экрана, журналистка смотрит в темноту, на режиссера, и легонько касается своего запястья. Режиссер поднимает два пальца, а потом — восемь. Кто-то из технического персонала заходит в круг света и поправляет локон над ухом у журналистки.

Телетекст мне подсказывает: МЕНЯ ПОСТОЯННО НАСИЛОВАЛИ. В ЦЕРКВИ ИСТИННОЙ ВЕРЫ — ЭТО БЫЛО ОБЫЧНОЕ ДЕЛО. ИНЦЕСТ БЫЛ В КАЖДОЙ СЕМЬЕ. ЭТО СЧИТАЛОСЬ ВПОЛНЕ НОРМАЛЬНЫМ. А ЕЩЕ — СЕКС С ЖИВОТНЫМИ. ПОКЛОНЕНИЕ ДЬЯВОЛУ. ДЕТЕЙ ПРИНОСИЛИ В ЖЕРТВУ САТАНЕ, СПЕРВА НАДРУГАВШИСЬ НАД НИМИ ВСЕМИ ВОЗМОЖНЫМИ СПОСОБАМИ. А ПОТОМ СТАРЕЙШИНЫ ИХ УБИВАЛИ. И ПИЛИ ИХ КРОВЬ. КРОВЬ ЭТИХ ДЕТЕЙ, С КОТОРЫМИ Я СИДЕЛ ЧУТЬ ЛИ НЕ ЗА ОДНОЙ ПАРТОЙ. СТАРЕЙШИНЫ ЕЛИ ИХ МЯСО. ОНИ ЕЛИ УБИТЫХ ДЕТЕЙ. А В ПОЛНОЛУНИЕ СТАРЕЙШИНЫ ТАНЦЕВАЛИ ГОЛЫЕ, ОДЕТЫЕ ТОЛЬКО В КОЖУ, СОДРАННУЮ С УБИТЫХ ДЕТЕЙ.

Да, говорю я, это было по-настоящему страшно.

Телетекст мне подсказывает: У МЕНЯ В КНИГЕ ОПИСАНЫ ВСЕ СЕКСУАЛЬНЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ЧТО ТВОРИЛИСЬ В ОБЩИНЕ ЦЕРКВИ ИСТИННОЙ ВЕРЫ. КНИГА НАЗЫВАЕТСЯ «СПАСЕН ОТ СПАСЕНИЯ», И ПРОДАЕТСЯ ВО ВСЕХ КНИЖНЫХ МАГАЗИНАХ.

Там, в темноте, агент и сценаристы беззвучно хлопают друг друга по ладоням. Агент показывает мне поднятый большой палец.

У меня онемели руки. Я не чувствую своего лица. Язык — какой-то чужой. Еле ворочается во рту. Губы вообще омертвели. Околоротовая парестезия.

Побочные эффекты.

Ступни онемели, я их не чувствую. Периферийная парестезия. Мое тело — как будто вообще не мое. Такое же отстраненное и далекое, как мое изображение на студийном мониторе: вот он я, в черном костюме, сижу на коричневом диване. Наверное, то же самое чувствует человек, когда его душа отлетает на Небо и видит внизу свое мертвое тело.

Режиссер машет мне пальцами. Два пальца на одной руке и четыре — на другой. Что он пытается мне сказать, я не знаю.

Текст на экране студийного телетекста взят в основном из моей автобиографии, которую я не писал. Кошмарное детство, которого у меня не было. Согласно телетексту, все члены Церкви Истинной Веры сейчас дружно горят в Аду.

Телетекст мне подсказывает: Я НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ ЭТО УНИЖЕНИЕ И БОЛЬ, И ЭТО НЕ ВАЖНО, ЧТО Я СТАЛ БОГАТЫМ, КОГДА УНАСЛЕДОВАЛ ВСЕ ЗЕМЛИ ЦЕРКОВНОЙ ОБЩИНЫ. ТАКУЮ БОЛЬ ПРОСТО НЕЛЬЗЯ ЗАБЫТЬ.

Согласно телетексту, МОЯ НОВАЯ КНИГА «МОЛИТВЫ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ» ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОМОГАЕТ СПРАВИТЬСЯ С ТЕМИ СТРЕССАМИ, КОТОРЫЕ МЫ ИСПЫТЫВАЕМ ПОСТОЯННО. КНИГА НАЗЫВАЕТСЯ «МОЛИТВЫ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ» И ПРОДАЕТСЯ ВО ВСЕХ КНИЖНЫХ МАГАЗИНАХ.

По словам журналистки, которая наблюдает за режиссером, наблюдающим за агентом, наблюдающим за мной, наблюдающим за телетекстом, так вот, по словам журналистки, теперь я безмерно счастлив, что освободился от изуверского культа Церкви Истинной Веры. Сейчас мы прервемся на небольшую рекламу, говорит она в камеру, а когда снова вернемся в студию, мы ответим на ваши звонки.

И мы уходим на рекламу.

Во время рекламы журналистка спрашивает у меня, неужели и вправду все было настолько плохо. Агент быстро подходит и говорит: да. Было. Это было ужасно. Кто-то из технического персонала подходит ко мне и спрашивает, не нужно ли мне воды. Агент говорит: нет. Режиссер спрашивает, не надо ли мне в туалет, и агент говорит: все нормально. Он говорит, мне не нравится, когда незнакомые люди задают мне вопросы. Я так продвинулся в своем развитии, что у меня уже нет никаких физиологических потребностей. Техники закатывают глаза, а режиссер с журналисткой выразительно переглядываются и пожимают плечами, как будто это я их отбрил.

Потом режиссер говорит, что пошла запись, и журналистка говорит, что у нас есть первый звонок.

— Если я в ресторане, — говорит женский голос в студийных динамиках громкой связи, — в дорогом ресторане, и за соседним столиком сидит мужчина, который ест и тут же пускает газы, причем не раз и не два, а все время, и это ужасно, что надо делать в такой ситуации?

Журналистка прикрывает лицо рукой. Режиссер поворачивается спиной. Агент смотрит на сценаристов, которые набивают мой ответ для телетекста.

Чтобы протянуть время, журналистка спрашивает у звонящей, что ест этот мужчина.