Уцелевший пейзаж

«Литературный мир Маки Джохадзе характеризуется тонкой эмоциональностью и поэтичностью, ее интерес всегда сосредоточен на душевной жизни и многообразных переживаниях человека. В то же время ей свойственна ярко выраженная энергия. Сильные чувства, можно сказать, даже где-то мужская дерзость и откровенность прибавляют ее прозе художественную уверенность и масштабность.

Еще одно несомненное достоинство этой прозы то, что она адресована молодежи, и не потому вовсе, что автор сам молод, а потому, что воплощенный в ней мир юн, свеж, как омытая дождем трава, он не покрылся еще пылью равнодушия, скептицизма и тщеславия».

Тамаз ЧИЛАДЗЕ

Торникэ занимал довольно большую комнату на втором этаже. С каким трудом уговорили Анету переселиться вниз; жила теперь эта сухонькая старушка л бывшей комнате Торникэ, сырой и темной, и мечтала о солнечном луче для своих ревматических суставов. Дети у нее вышли никудышные, иначе что за нужда была идти человеку на такую пагубную для здоровья сделку. Зато обрела Ане-та на старости лет кусок хлеба, которым никто ее не попрекал, и, похоже, была довольна этим.

Итак, жил Торникэ на втором этаже. Было у него два сына (Дато, Саба), жена Цира, мать Софико.

Софико попеременно ночевала то у сына, то у дочери. Жили богато дочь с мужем, да так богато, что Софико смущалась, стеснялась подолгу у них оставаться. К тому же домработница их, Маруся, весь день крутилась как веретено и даже пылинки на долю Софико не оставляла.

— Где теперь найдешь такую верную женщину, — говорила Нуну, и от этих слов сердце у Софико больно сжималось. Но при чем тут сердце, главное, чтобы дочь была довольна и спокойна, а Софико что, Софико ничего не надо.

Другое дело, когда Софико бывала у сына. Все соседи видели, до чего трудолюбива эта женщина. Все делала Софико — и завтрак состряпает, и ребят в сад отведет, полы натрет, белье перестирает.

Когда, пьяно мурлыча что-то себе под нос, появлялся в воротах Торникэ, с десяток окон мгновенно затворялось во дворе.

— Ну что ты скажешь, разве это люди, тьфу, душу вашу мотал…

Вбегала тогда Софико к Саломэ и выпаливала в отчаянье:

— Опять напился…

Выходила, мелко перебирая ногами, Саломэ на общий балкон и считала тяжелые шаги Торникэ по ступеням.

— Ээит!.. Тетя Саломэ, жизнь за тебя не жалко отдать. Люблю же я тебя, тетя Саломэ, всегда рад видеть. А этих, тьфу на них, никто даже ногтя твоего не стоит. Видишь, как попрятались по своим норам. А почему, знаешь?.. Завидуют, вот почему. Лопнуть готовы от зависти, поняла? Когда человек пишет анонимку из-за какого-то пластмассового аппарата— не положен, мол, ему телефон, человек ли он после этого? Я вот скоро дворец себе отгрохаю, пусть и тогда пишут, развлекаются. Плевать я на них хотел.

— Да что ты, Торникэ, дорогой, с чего это ты взял? Пойдем-ка сейчас в дом, дело у меня к тебе. Пошли, пошли, уважь мою седину, сынок, не спорь со мной.

И не приведи бог, если заартачится Торникэ. Какая там седина, ничего святого не существовало для него в такие минуты. Бранится, орет до хрипоты, размахивает своими большими, как бочонки, кулаками.

— Давай выходи, Гришаиа-паршивец, из своей дыры. С чего это ты проходу моим ребятам не даешь? Перед детьми силой кичишься, гнида проклятая! Давай выводи своих ублюдков и кривую свою Сато, пусть видит, как мои мальчики отметелят твоих недоносков.

Теперь уже на третьем этаже поднимались визг и крики. Рвался Гришаиа что было сил из рук жены, Стеной стояла Сато в дверях.

— Хоть убей, не пущу!

Радовался Гриша в душе, что именно Сато послал ему бог в жены. А то ведь могло бы случиться и так, что женился бы Гриша на той девчонке. А потом от этого постоянного «пусти, пусти» могло бы и лопнуть у той девчонки терпенье, она и вправду выпустила бы Гришу из комнаты. И что бы тогда было, ведь с потрохами съел бы его этот изверг Торникэ.

Накричавшись вдоволь, шел наконец Торникэ домой, и затихали обе стороны. В угловой комнате кто-то включал погромче магнитофон. Немного погодя выплывала луна и, сияя, смотрела, как Джемал из соседнего двора провожал до ворот подружку Лиану, девочку с торчащими в разные стороны косичками,

В такой вот суматохе кончалась и осень, и обувалась Софико в свои черно-глянцевые боты.

Дочь думала, что матери больше нравится бывать у невестки, а та думала, наоборот, что Софико предпочитает бывать у дочери.

Скрывала, получается, Софико, что вот уже год снимает комнату у чужих людей. Золотые были руки у человека, говорили потом жители того двора. Оказывается, Софико шила им шелковые одеяла и этим зарабатывала себе на жизнь. Сэкономленные деньга нашла потом в доме дочери под стопкой белья в шкафу верная та Маруся.

Дети только на третий день узнали об исчезновении матери.

Две недели день за днем лил дождь. Город заволокло туманом, напитало влагой. Промокший человек ходил по набережной, курил, не вынимая сигарету изо рта.

Профессиональная интуиция подсказывала водолазам, что они имеют дело с клиентом, который все с себя продаст ради могилы умершего родича, поэтому утопленницу искали усердно и с некоторым даже азартом.