Утверждение правды

Это был единственный случай, когда граф фон Рихтхофен не поведал жене о какой-то из своих тайн, не сообщил хотя бы о пустяковом случае из своей жизни, а ведь смерть близкого родственника от удара ножом в горло, при коем подле обескровленного тела не было обнаружено ни капли, пустяком не являлась. Промолчать супруг мог лишь по одной причине: ради ее безопасности. Ведь, как известно, дольше всех живет тот, кто всех менее знает…

Проникнуть в заколоченный дом покойного родственника при помощи своих незаконопослушных помощников Адельхайда сумела довольно легко, но осмотр оказался делом сложным. Разобраться в ворохе записей, неупорядоченных и разрозненных, было непросто, однако затраченное время окупилось сполна: среди сочинений лекаря о травах, грибах, металлах и превращении веществ обнаружились труды по алхимии крови, а средь них, многажды правленные и переписанные, отдельными поименованными главами — подробное описание стригов. Да, о демонах, ведьмах, оборотнях и стригах не писал в последние времена лишь ленивый или же вовсе не умеющий писать, да и такой сочинял устно, однако из слов этого человека было видно, что он знал, о чем рассуждает, видел, слышал, прикасался, оставаясь каким-то чудом в живых. Ну, до некоторых пор, как показали последние события.

Не одна неделя миновала, прежде чем дальнейшие поиски и расспросы вывели Адельхайду на клан стригов, при каковом событии она едва ль не в дословном смысле нос к носу столкнулась с агентом Конгрегации, а поскольку сей представитель инквизиторской братии не порывался отправить ее на костер немедленно, такой поворот дела она сочла даже удачным: сил и возможностей для активных действий недоставало, и найти практическое применение массе добытых сведений было совершенно невозможно. За предоставленную информацию агент поблагодарил, посулив заступничество перед оплошавшим собратом, а по завершении дела внезапно предложил службу в Конгрегации; как Адельхайда узнала уже много позже, вышестоящие разумно рассудили, что подобные ей персоны, мягко говоря, на дороге не валяются.

О том, что именно стриги забыли в лавке аптекаря, она так и не сумела узнать достоверно: после вмешательства Конгрегации никого в живых из клана стригов не осталось, и деталей поведать было некому. Подозрения, что Конгрегации стало известно больше, чем ей за все эти недели, были незыблемы, однако от пространных вопросов Адельхайда воздерживалась. Ее имя обелили, ее жизнь приобрела смысл и вкус, месть за смерть мужа состоялась, от конгрегатского агента она довольно скоро поднялась до ранга следователя, и такой подарок судьбы следовало принять, как и прежде, без слишком назойливых придирок.

Сфорца, курировавший ее вербовку, после долгих бесед и соответствующей подготовки сумел обратить на нее внимание Императора, стать доверенным лицом которого оказалось хоть и сложно, но вполне исполнимо. О том, что она состоит на службе в Конгрегации, кардинал в беседе со своим венценосным подопечным предпочел не упоминать.

Сейчас, здесь, в Карлштейне, работа предстояла как никогда сложная — без предварительных данных, без быстрой возможности вызвать помощь. Сложность заключалась не только в огромном количестве людей, с которыми предстояло побеседовать и чьи слова следовало тщательно осмысливать, — такое бывало и прежде. Трудность была в ином: если сам Рудольф подозревал наличие среди близких к нему людей конгрегатских агентов влияния, то Адельхайда знала доподлинно, что такие есть. Единственное, что ей не было известно, так это кто именно из придворных где-то в тайном месте, подобно ей самой, хранит выданный ему Знак и не имеет выжженной на плече Печати, как прочие служители Конгрегации, от курьера до обер-инквизитора. И в этом расследовании вполне возможно будет издержать уйму времени на пару подозрительных персон, выяснив в итоге, что слежка велась за своими. А тратить время было нельзя — провал в таком деле, какое выпало на ее долю в этот раз, мог стоить краха планов, выстроенных на десятилетия вперед.

* * *

С Лукашем Гюнтер не разговаривал уже два дня. Если проиграл, будь любезен примириться с этим фактом, а не хватать за руки и не разглядывать с подозрением кость, которую видишь уже не первый год. Разумеется, все так и окончилось ничем, проигрыш Лукаш честно и сполна отсчитал, однако никто еще, никогда в жизни, ни разу не посмел упрекнуть Гюнтера фон Штрека во лжи и — того хуже! — в мошенничестве, точно кочевого трактирного игрока. От ответа, которого он заслуживает, Лукаша уберегли только три года близкого приятельства. Свои дурные обвинения он тогда сам же свел на нет, осознавая их безосновательность, и с того вечера, если доводилось перемолвиться по делу, выглядел виновато и сконфуженно, однако вот так запросто забывать подобные обиды Гюнтер не намеревался. Лукаш должен был извиниться гласно, в лицо, так же, как в лицо бросался оскорблениями.