Всякие старания подыскать подходы к новой любимице терпели неизменный крах: на любые осторожные расспросы Элишка, невинно хлопая огромными голубыми глазами, отвечала, что Его Величество велел сии темы не обсуждать, имена вопрошающих становились известны Рудольфу уже через полчаса, и попытки вызнать через нее хоть что-то постепенно сошли на нет. Благо Богемии в ее сознании прочно увязывалось с пожеланиями Императора, национальные устремления Элишка воспринимала отстраненно, а политические перипетии были для нее слишком сложны. Рудольфа она также именовала именем, данным ему отцом при рождении, однако скорее по привычке, воспитанной в приютившей ее семье. По-немецки она говорила кошмарно, но не по собственному произволению, а от недостатка дарования и практики — «господин Вацлав» наверняка общался с нею на родном языке, а то и, по большей части, без использования слов вовсе. В целом, при всех ее недостатках, Элишка была приобретением со всех сторон неплохим: восемнадцатилетний возраст означал, что замену ей станут искать нескоро, неспособность к сложным рассуждениям устраняла опасность предательства по убеждениям, а бесконечное преклонение перед Рудольфом исключало возможность измены корыстной.
А кроме того, все же был на свете один человек, который умел вытрясти из нее нужную информацию, чем этот человек неизменно и пользовался во всякое свое посещение Карлштейна. Правда, информация эта была довольно скудна, и все, что обыкновенно удавалось выведать у императорской фаворитки, Адельхайда узнавала либо для проверки уже ей известного, либо ради детальностей, порою мелких и незначительных, однако имеющих некое опосредованное отношение к теме. Тяжкий вздох при упоминании, к примеру, позавчерашнего длительного уединения Императора в часовне означал, что Рудольф действительно несколько дней пребывал в подавленном расположении духа, хихиканье при произнесении имени обер-камергера подтверждало слух о его эпическом полете через половину рыцарского зала, когда нога запнулась на ровном месте.
На прямые вопросы Элишка действительно никогда не отвечала, но вывести нужное из ее попыток поддерживать разговор на сторонние темы было несложно. Правда, для этого следовало обладать терпением и внимательностью, каковыми качествами богемский двор в большой степени не отличался. Однако для того, чтобы вот так отследить реакцию на свои слова или верно оценить некоторые оговорки собеседницы, надлежало если не в совершенстве, то хотя бы сносно владеть приемом, снисходительно именуемым «девичьей болтовней» или, проще, женскими сплетнями. А вот этой науке Адельхайде пришлось обучаться, как иные учатся иноземным языкам или искусствам; о чем можно говорить с человеком, не обремененным мало-мальски развитым набором элементарных знаний о реальности и стремлением их развивать или хоть размышлять о них, она когда-то просто не представляла. Женское общество не казалось интересным, и ведущиеся в нем разговоры неизменно вызывали лишь два чувства: скуку или раздражение. Со временем это сложное умение — «общаться» — выработалось и отточилось, но осознавалось лишь как необходимая часть работы, по-прежнему пробуждая в душе лишь тоскливую досаду.
С самого детства Адельхайда постигала иные науки — от изучения латыни и логики до математики и экономических сводок, то есть все то, чему обучают своих сыновей землевладельцы, не имеющие возможности отпустить оных в университет, но идущие в ногу со временем и осознающие назревшие вокруг перемены. Обходиться традиционным набором, состоящим из турнирных приемов, боевых навыков и обхождения с дамами и крестьянами, в новой реальности капитала, кредитов, рент, займов и перепродаж было более нельзя. Чему учили своих дочерей столь же прогрессивно мыслящие матери, Адельхайда не знала. Ее мать умерла через неделю после ее рождения, оставив малютку на руках отца, жалеющего о рождении девочки и мечтающего о сыне. Разумеется, можно было отыскать себе новую жену и попытаться в буквальном смысле воплотить свою мечту, однако истинный продукт честного рыцарского воспитания, коим являлся ее батюшка, дал умирающей супруге опрометчивое обещание позаботиться о дочери и сделать для нее все, что только будет в его силах, чтобы она выросла счастливой и не знающей бедствий. Поиск потенциальной подруги жизни посему был отложен на неопределенный срок, ибо, при всех его несомненных достоинствах, делать два дела одновременно отец не умел.