Утвверждения отрицания

где все воздушные сады

из горизонтов и грозы

сплелись в неистовое пламя,

очерченное знаком нот.

От мании первопрестольной

до ноты «зря»,

глодая веды,

не ведаю.

В моем лице лезгинка тьмы полутоновой.

В росном опустошенье

обнажая трупную деву,

не теряй до неразвитости

пост фактум.

Триумвират

двух градусов града вече,

не мучь меня,

не безмерь

резед бессистемный натиск,

носоглоточный матч

меченосцев личностных,

личин впадин

ворошат и опустошают.

Надо быть вне.

Тонна глаз

и злата тон.

–Пророк–

Рассекая желчь порхающей требухи

громкоговоритель

четырех сторон света

чревовещатель

верха и низа

шестикрылатый шестиконечный

падающий летящий

западно-восточный

маятник

шестиоконный

черно-белый шахматный конник

пастух деревянных коней

грозный возничий

черно-белых плоских обозов

пригоняющих тьму к свету

как табуретку

–Чайный человек–

Когда справляли тризну Святители

каждый освятил свет

я же как жернов хрустальный

размалывал луч в сияние инь-ян сие

тогда воздвигло горизонт из льна

он в росписи не твоей рукой

а как бы перепорхнувший из

из пламя в пламя

златосотенный мед

как бы излиясь из грозы

переполнил горло

и вот нареченный отроком пламени

отстранился от астральной копирки

стал тенью пламени – Чайным человеком

в человеке есть оранжевость

но нету нутра

он летит как колодезный журавль

вокруг тела

и хотя каждый раз возвращается

под углом на круги своя

в нем небесное опережает земное

чем выше взлет –

тем больше глубина

можно пунктиром продолжить путь

за предел предела.

–Мейерхольд–

Государственная пустыня простирается через мрамор

о нем мертвые живы как отраженья

отшлифованные толпой

Кто меня звал?

Неужели уже железо?

Нет еще, слава Господу

звякнуло отлегло или откатило

многостаночная резня из металлорежущих дней

Снова камерный театр открывает заветные камеры

где убит Мейерхольд как холодное море холода

Meer kalt.

–Петушок–

Настил из Насти образован тремя прудами

там петушок на заре прозрел

воспойте нам от песен сионских

и петушок воспел:

«На заре

Назарет любви

назрел».

Услышав такую песнь

пали ниц чиновники и дворяне

принесли золотые дары

в мешках из сукна-рядна

нарядились и грохнулись в ноги

петуховичу-звонкогласу

«Петушок погромче пой

разбуди меня с зарей».

Я отодвинул заветное время – вот

и приблизился новый завет

из колокольного праха

и звона

вырос розоволицый кентавр.

Здравствуй, безумный слуга Китовраса,

выходи навстречу мне,

золотая восьмерица,

нестерка драгая.

–Konstantin Kedroff–

О ноченька, пожалей моих плеч уключинки

о Лермонтов, огради мя от смерти

на что мне эти неуклюжие длани

не умеющие влачить даже плечи.

Как неумело отгородило время:

справа стремя, а слева бремя

позади племя, а впереди знамя

наверху темя, а внизу вымя

на плечах бремя, а в груди пламя.

В неразделенную грусть

отправляется флагман капустный

в нем леса, огороды, дома

степи, линии, псевдоволокно

хруст суставов, треск составов

и кал полковника.

– Аминь, – скажем мы, опережая себя,

– Ам, – скажет гость грусти.

Вселедяная даль левреток нежных

ньюнаступанток на ню света

и некоюея

лю-лю-кларнетка или ни-коль-судьбинушка.

Группа прощающихся товарищей выросла на причале

одного облобызал я в уста златые

другой облобызал меня в уста немые

так мы прощались и лобызались

пока товарищи отплывали

в дальний путь они отправлялись

оставляя на причале мою могилу

Это был корабль, но не бесконечный

было там начертано «Konstantin Kedroff»

это и есть корабль надгробный

это вот и есть для меня могила

значит смерть – корабль, плывущий по суше

значит я себя проводил до смерти

берег мой – вода, а могила – суша

вот какой корабль я – «Konstantin Kedroff»

1984

* * *

Канатоходец нот

находит ногами нить

и нити тень

разрослась в канат –

так входя в теневую даль

он упал в палитру

он лязгнул плацем

хряпнул хрусталь скелетный

и разлетелось тело

затеплилось в воробьях

затрепетала воробьиная пыль

и пыльца небес облетела

стала прозрачна

крылатая эта

бабочка ландшафтная

расчерченная жилками по эллипсу

В бабочке угасая грассирующим полетом

там Фландрия или ландкарта

многократно сгибаемая и расправляемая

над градом и миром

мраморных изгибов

Их запомнил в ласке

миллионнолетний мурлыкий мрамор

из мертвых «вы»

но мертвые не мертвы:

тоньше стало их тело

без пыльцы телесной

прозрачное и нагое

но не меркнущее в мерцании

моргающее крылами

Он давно твой – этот камень

но ты не знал что он твой.

1988

–Конь окон–

Распрями свой мозг в извилистом пространстве –

распрямись на мозговом коне!

Хрустнули суставы, потекли –

выкатилась громкосуставная песнь,

заполняя вселенную звездными костями,

пирамиды хрустального света

низвергая в низины.

В расколотом солнце

голубой молот дробит хрусталь.

Громыхнул сиянием,

проскакал над полем

всадник серебряной колесницы,

раздробился в костях –

весь из летящего тела, наполненного теплом.

На окне иконном,

на коне оконном,

закусив удила горизонта,

скачи, конь

золотых окон.

Там тело твое стало звонким стеклом,

сияющим телом.

Чтобы тело твое добыть,

надо окно разбить,

но в окне все сияет,

ты весь оконный,

конь голубого света,

ты окна разверз за карниз,

ты – звон, вонзающий ввысь

оскал голубой.

Твое тело –

рама другого

небесного окна голубого.

1982

–Сад–

Мягкий тормоз грузного мозга

вдалеке полет и полет

а за полетом где поле голо

черепаха першит глазами

Рубят сердце в корыте