Увечный бог. Том 1

Вот до чего способно довести отчаяние – та разновидность, что лишает мир его света, что издевается над самой борьбой жизни за существование, за то, чтобы выжить. Отвергающая наше желание исцелить, исправить содеянное. Отрицающая любую надежду.

Если у отчаяния есть ритуал, его слова здесь и прозвучали.

Следуя так близко к сверкающей границе, к берегам из костей и растресканных валунов, она чувствовала, что принимает все это в себя, что внутри нее прорастают смертельные кристаллы, а в их шепоте пробуждается эхо тех древних слов. Когда все то, что ты есть, объявлено неправильным. Чувство именно такое.

Армия Бриса Беддикта отстала от двух других на несколько суток, поскольку принц настоял, что будет сопровождать Охотников за костями как можно дольше. Вместе с ними они дошли до самого края пустыни. Восемь дней – по местности, делавшейся все суше и недружелюбней. Надеялся ли он переубедить адъюнкта, заставить понять, что ее упорное стремление пересечь Стеклянную пустыню есть сущее безумие? Или раздумывал, не присоединиться ли к ее обреченному маршу? Впервые за все то время, что они были вместе, Брис от нее закрылся. И не только от меня. Ото всех.

А в тот день, когда наши пути наконец разошлись, он стоял рядом с Тавор – но ничего ей не сказал. Он молчал и потом, пока мы смотрели, как Охотники строятся и начинают движение через жуткий вал из кристаллов и костей и дальше – в безжалостное сияние; мы все смотрели, и ни у кого из нас – ни у единого солдата во всей армии – не нашлось слов.

Когда последний тяжело нагруженный фургон преодолел вал, когда за малазанцами осел последний вихрь пыли, когда сама колонна заколебалась и растаяла в слепящем блеске и потоках горячего воздуха – Брис наконец повернулся к ней.

Выражение его лица повергло ее в шок, которому она была бессильна противиться. Как бы именно он ни намеревался переубедить адъюнкта, момент оказался безнадежно упущен. Не один, а тысяча моментов. Из них сложились целых восемь дней – и ни один так и не удалось ухватить, взять в руки, словно оружие. Он не сумел одолеть хрупкую стену молчания – и никто из нас не сумел. Выражение его лица…

Беспомощное. И переполненное… Бездна под нами, переполненное – отчаянием!

Тавор Паран была исключительной женщиной. Каждый из них это видел. Каждый сделался свидетелем чудовищного могущества ее воли.

А ее солдаты шли за ней – и свидетельствовать это было для Араникт тяжелей всего остального. Взвод за взводом, рота за ротой – проходя мимо принца Беддикта, они салютовали ему, четко и безупречно. Как на параде. Глаза, скрытые в тени шлемов, прижатые к груди кулаки, каменное выражение на лицах – боги, мне этого никогда не забыть, ни единой подробности. Эти лица. Их страшная пустота. Эти солдаты: ветераны чего-то такого, что куда больше, чем побоища, чем сомкнутые щиты и обнаженные мечи, чем даже стоны умирающих товарищей и горечь потерь.

Ветераны целой жизни, состоявшей из невозможных выборов, из всего того, что нельзя перенести и не получится исцелить.

Затем Брис Беддикт выехал к голове своей колонны, чтобы вести солдат на юг, вдоль границы Стеклянной пустыни. Было очевидно, что, как только они обогнут ее с юга и двинутся к востоку, темп марша безжалостно ускорится. От изморцев и Эвертинского легиона они отстали самое малое на неделю.

Араникт зажгла очередную палочку растабака. Ее шея затекла – она обнаружила, что не в силах развернуть голову и смотреть перед собой. Стеклянная пустыня не отпускала.