Увеличение

– А что бы вы делали, если бы у него появились бы потомки? – спросил я.

Действительно, у нас это был закономерный поток жизни. Один исчезал, появлялись двое. Двое, с мышлением, как у детей, и их надо было всему научить, прежде чем они бы заменили своего предка на его работе, а второй потомок пошел бы тем путем, который бы выбрал. Все мы появились так. Так что же изменилось сейчас? По сути, Коррингтен действительно пропал. Только после него никто не остался. И ладно. У нас тут и без того есть народ, который сможет выполнять его работу.

Отто понял мою мысль и чему-то кивнул.

– Итак, кто хочет стать новым добытчиком еды? – осведомился он, окидывая толпу изучающим взглядом. – Игнатиус, – обратился он к помощнику, правой руке покинувшего нас Коррингтена, – ты же знаешь больше нас всех, ты бы мог стать главным, а тебе в помощники может пойти, допустим… – он задумался.

– Я! – выкрикнул Обнитем. Тщедушный молодой человек, достаточно неразговорчивый и, возможно, злой, который никогда не проявлял инициативу. А может, он просто мечтал быть добытчиком, а его назначили строителем, и только теперь у него возник шанс исполнить свою мечту?

– Отлично, – заключил Отто, – так и решим. Он посмотрел на меня с благодарностью, и я понял, что с этого момента уклад нашей жизни во время сражения будет таким же, каким он мог бы быть, если бы туристы не появились. В конце концов, законы у нас везде одинаковые.

***

Стало легче. Ненадолго все утихло. Кажется, туристы восстанавливали силы. Они увеличивались медленнее, их явно сдерживали враги, которые кольцом окружили их и отрезали нам путь к туристом. Враги выполняя нашу часть работы. Это давало нам небольшую передышку. Отдых, чтобы собрать все силы и ринуться снова в бой.

Жизнь катилась по накатанной. Настало новое утро, которое по свету перестало отличаться от ночи: всегда было одинаково красно и даже камнепадов больше не возникало. Наверное, палящая земля не позволяла камням появляться. Что это утро, мы поняли только благодаря одному: своим ощущениям.

У Игнатиуса получалось неплохо. Он достал все банки, которые смог найти в городе, и половину из них наполнил сахаром. Потом он, расположившись в отдалении от туристов, злобно сверкающих на нас своими глазками-бусинками, которые я представлял на их лице, сделал то, что сделал бы Коррингтен в любой, самый обычный день, он закричал:

– Еда! Подходите за едой!

И к его кухне тотчас выстроилась очередь. Появилась даже та женщина в юбке, которая для меня означала свидетельство чего-то нормального.

Так как Войны еще не было (кажется, готовилась поистине ужасающая атака), к Игнатиусу пошла и Дру. Я заметил ее волосы, тонкую фигуру и тут же побежал за ней, чтобы окликнуть, убедиться, что она в порядке, что она цела и невредима.

– Ты обиделся на меня? – спросила она сразу же, как я оказался рядом. Она даже не повернулась. Просто почувствовала, что это я встал за ее спиной.

– За что?

Обида была последней эмоцией, которую я к ней испытывал.

– Я же знала, что они живы, – ответила Дру, наконец-то взглянув на меня. Я скучал по ее глазам. Для меня они были бездонно-голубые, – но не сказала тебе, потому что обещала молчать.

– Я понимаю, что это было для того, чтобы я понял, – просто ответил я и не видел смысла больше обсуждать это. Я был виновен гораздо сильнее, чем она, Отто и все остальные вместе взятые. Ведь они бы действительно погибли, если бы не их убежище. Они бы действительно умерли из-за меня.

– Хорошо, – согласилась она.

Хорошо, что именно неведение было моим наказанием. Зная нас, я бы не удивился, если бы кара для меня была другой. Гораздо более серьезной. Видимо, это Дед приучил их к терпимости и к… Прощению?

– Ты в порядке? – спросил я, вспоминая о том, что важнее всего сейчас – ее безопасность.

– Да, вот, проголодалась, – виновато ответила она, качнув головой в сторону кухни, – Коррингтен умер? – просто спросила она, как будто бы его смерть была чем-то само собой разумеющимся.

– К сожалению, – добавил я и вздохнул. Лжи в моих словах не было. Жаль, что он умер и что смерть существует.

– Все мы когда-то умрем, – ответила она.

Если таким образом она хотела напомнить о своей проблеме, то я помнил. Думал об этом чаще, чем мне бы хотелось.

– Мы найдем для тебя способность, – пообещал я. Очередь приближалась. Я просто хотел постоять с Дру, а не обедать, хотя и был слегка голоден. «Слегка» теперь не считалось.

– Даже если и нет, то не страшно. Меня это совершенно не волнует, – пожала плечами Дру.

Я верил ее словам. Я знал, как она вела себя. Она танцевала на пороге смерти, и никогда не казалось, что ее танец последний. Она многому учила меня и, самое главное, не бояться умереть.

В нашем мире смерть равнялась рождению и никогда не вызывала грусти. И, вероятно, даже тот, кто умирал просто так, без оставление потомства, был не обязан грустить. Грустно обычно окружающем. Самому умершему все равно. И стоило ли переживать, если, каким бы именно способом ты бы перестал существовать, конкретно тебе уже будет все равно?