Увертюра к смерти

— Очень большое, — отвечал доктор Темплетт, подбрасывая полено в камин. — Моя работа является одной из немногих, в которой личная жизнь влияет на профессиональную репутацию. Почему это так — одному Богу известно. А я не могу позволить себе потерять здесь практику, Селия. Мой брат сохранил большую часть того, что осталось после смерти отца. Я не хочу продавать Чиппингвуд, но я трачу все свои деньги, чтобы содержать его в порядке. Отвратительная ситуация, я знаю. При прочих равных условиях я не могу просить Фриду о разводе. Ведь она уже целый год лежит без движения. Паралич — штука неприятная, и.., она все ещё привязана ко мне.

— Мой дорогой, — нежно произнесла миссис Росс. Темплетт сидел к ней спиной. Она задумчиво смотрела на него. Возможно, она решала, подойти к нему или нет. Если так, то она приняла решение этого не делать и осталась сидеть в своём кресле с высокой спинкой.

— Только что, — пробормотал Темплетт, — старый господин Каин сказал что-то о моей машине, которую он видел возле твоего дома. Я взял это на заметку. Обо мне пошли разговоры, будь они прокляты! А с появлением этого нового парня в Пенмуре я не могу позволить себе идти на риск. И все из-за этих двух женщин. Никто ничего бы не подумал, если бы они не вцепились в меня своими когтями. В тот день, когда я перевязывал палец старой Прентайс, она спросила меня про Фриду и почти без передышки принялась говорить о тебе. О, Господи, хоть бы она подхватила гангрену! А теперь ещё это!

— Мне не надо было говорить тебе.

— Нет, ты правильно сделала, что сказала. Дай мне посмотреть.

Миссис Росс подошла к письменному столу и открыла один из ящиков. Она достала из него листок бумаги и протянула доктору. Он внимательно изучил несколько строк, написанных чёрными заглавными буквами:

“ВЫ ДОЛЖНЫ УЕХАТЬ ОТСЮДА. ПРЕДУПРЕЖДАЮ, ЧТО ЕСЛИ ВЫ ЭТОГО НЕ СДЕЛАЕТЕ, ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО ВЫ ЛЮБИТЕ, ПОСТРАДАЕТ”.

— Когда это пришло?

— Сегодня утром. На конверте был почтовый штемпель Чиппинга.

— Почему ты думаешь, что это её рук дело?

— А ты понюхай.

— О, Господи! Эвкалипт!

— Она вся им пропитана.

— Возможно, она носила записку в своей сумке.

— Да, наверное. Лучше сжечь это, Билли. Доктор Темплетт бросил бумажку на тлеющее полено, но затем выхватил её из пламени.

— Нет, — сказал он. — У меня дома есть записка от неё. Я сравню бумагу.

— Наверняка та бумага с гербовыми знаками.

— А эта записка на гладком листе. Может, она собирается завалить тебя подобными письмами. Но бумага хорошая.

— Она ещё не совсем выжила из ума.

— Это тяжёлый случай, дорогая. Она способна на все, что угодно. Во всяком случае, я посмотрю. Он положил записку в карман.

— По-моему, — сказала Селия Росс, — она зеленеет от зависти, потому что я завоевала симпатию священника и эсквайра.

— Я тоже.

— Дорогой, — сказала миссис Росс, — ты представить себе не можешь, как целомудренны наши отношения. Темплетт разразился громким хохотом.

Глава 8 КАТАСТРОФА

В субботу вечером, двадцать седьмого ноября, в десять минут восьмого, ратуша была пропитана запахами развешанных по стенам вечнозелёных растений и мокрых плащей. Члены Молодёжного общества, подгоняемые и понукаемые мисс Кампанула, заранее продали все билеты, поэтому, несмотря на ужасную погоду, все места были заняты. Даже некоторые жители Мортон-Парка пришли вместе со своими домочадцами и заняли самый неудобный ряд, по два шиллинга за место. За ними сидели церковные служители, включая господина Проссера, аптекаря из Чиппинга, и господина Блэндиша, суперинтенданта полиции — оба они являлись церковными старостами. Был здесь и Женский институт со своими мужьями и детьми. Ещё дальше разместилась хихикающая фаланга девушек из Молодёжного общества, которым не было поручено распространять программки, а за ними, на самых дальних рядах, сидела пропахшая потом и хлевом фермерская молодёжь. У входа мисс Кампанула поставила Роупера, сержанта из полицейского участка Чиппинга и по совместительству церковного служителя. В его обязанности входило проверять билеты и усмирять задние ряды, которые имели тенденцию громко гоготать и кидаться бумажными шариками в своих подружек. В четвёртом ряду, с краю, слева от прохода, сидел Джорджи Биггинс со своими родителями. Казалось, его нисколько не расстроило изгнание из-за кулис. Волосы на его круглой голове были прилизаны, розовые щеки блестели, и в чёрных круглых, как две пуговицы, глазах, не мигая смотревших на рояль, светился дьявольский огонёк.